Мученики XX века : шестые Феодоритовские чтения, пос. Умба - с. Варзуга Терского района Мурманской области, 9-11 августа 2013 года : материалы международной историко-краеведческой конференции / [под ред. архим. Митрофана (Баданина)]. - Мурманск : Издательство Мурманской и Мончегорской епархии ; Санкт-Петербург : Ладан, 2014. - 371 с., [8] л. ил. : ил., портр., факс.

Густав Шпет: жизнь и гибель русского философа в частности, на теорию литературы, очень важно, хотя и было надолго за быто. Как писал Виктор Эрлих, именно Шпет послужил посредником между феноменологией и формализмом.1Дело в том, что и формализм, и феноме нология связаны поиском строгих критериев, по которым стремятся опре делить свой собственный объект исследования. Обе школы ищут специфич ность их объекта: литературы с одной стороны и эстетического объекта с другой. Напомню, что Шпет впервые употребил в русской литературе термин «семиотика» (в работе «История как проблема логики», 1916) и развивал семиотический подход, который позднее лег в основу работ Московского лингвистического кружка. В его «Эстетических фрагментах» читаем его анализ «структуры слова in usum aestheticae». Более того, понятие «струк туры» применяется Густавом Густавовичем также к культурным процессам, как это произойдет только через несколько десятилетий. Следовательно, уже в 1922 году, за семь лет до Пражских тезисов (Н. Трубецкой, Р. Якобсон и др.) и за сорок лет до рождения французского структурализма мы видим у Шпета такой глубокий лингвистический и семиотический анализ, кото рый сопоставим со зрелым структурализмом и новыми горизонтами Тарту ской школы Ю. Лотмана. С другой стороны, лингвистическая мысль, которую Густав Густавович представляет, в частности, во «Внутренней форме слова», приближается, несмотря на очевидные различия, к философии языка таких религиозных философов, как о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков и Алексей Лосев. В частности, Шпет разделяет с философами, защитниками имяславия, гум- больдтовский «энергетический» момент, то есть рассмотрение языка (уже у Гумбольдта иу Потебни) не только как вещи («эргон»), но и как генезиса, как объединительной и формирующей деятельности духа («энергея»).2 Итак, в его мысли имеются «и элементы, не сводимые к структуралистской парадигме и философски более глубокие». Изучая его философскую рабо ту, мы даже «можем считать дескрипцию религиозного опыта на базе гер- 1 Erlich V. Russian Formalism. History, Doctrine. The Hague: Mouton, 1965; рус. пер.: Эрлих В. Русский формализм. История и теория / Пер. с англ. А. В. Глебовской. СПб.: Академический проект, 1996. 2 Иоффе Д. Пассивное противостояние диамату на пути к онтологии и феноменологии: Имяславие (Лосев -Булгаков - Флоренский) и критическое неогумбольдтианство (Густав Шпет) / Ред.- сост. Е. Добренко, Д. Иоффе / / Russian Literature: Special Triple Issue “Philology under Stalin”. Amsterdam, 2007. 275