Живой костер Виталия Маслова : летопись воспоминаний / [авт.-сост. В. У. Маслова ; коммент.: И. Б. Циркунов]. - Мурманск : Мурманское книжное издательство, 2013.

Раздел первый. СЫН ПОМОРЬЯ орнаментом, где слово вместе с чувством наполняется и народной мудростью. Само «красноукрашенное слово», его винная возбуждающая крепость имеют воспитательную, сердечную силу, которой в большинстве и бывает достаточ но, чтобы подвигнуть, возбудить душу. Мысль часто уступает дорогу чувству слова, его оттенкам, красотам и энергии, ибо нравственность, порядок жизни вырастают именно из чувства, из правды чувств, из философии чувств, которые хранятся, консервируются и передаются в поколениях через слово. Слово — живая, благодатная эссенция чувства, отсюда и тяга к красно украшенному слову... ...Истоки наших творческих желаний, как и сам характер, надо искать в исторических корнях. Так и строй нашего письма имеет сугубо национальную основу. 4 Мечта возродить деревню возникла в Маслове не только из особенной любви к родному очагу и гордости за поморян (хотя это и немаловажно), но из чув ства протеста, несогласия, что вообще свойственно русскому писателю, видя щему непорядок, разруху в своем отечестве. Пятьдесят лет тому из-за клоча земли, из-за осотной пожёнки судились-рядились Мезень с Сёмжей, всяк хо тел перетянуть в свой удел, хотя и путь нелёгок до той заливной бережинки: старовер Жмаев, что возглавил сёмжан, отсудил у мещан пожёнку, и тогда сельчане выделили своему ходоку надел в вечное пользование. Это случилось перед самой войной, когда каждая кочка, клоч осоты, заливной носок или лесная кулижка и всякий окраек болотистой тундряной речки подбирались косою. Вот уж не диво ли? Когда маета была, тягота, когда бабьи руки ладили всю российскую землю, не было бесхозной горбушки, пахотного и травяного клинышка, который бы оставался без призору. За сноп осотной травы, нако шенной для собственной коровенки, грозили тюрьмою, а тут вдруг восемьсот гектаров угодий запустошили —и вроде бы ни у кого из вершителей деревен ской судьбы сердце не вскричало от боли, и это на Севере, где каждая чище- ница и росчисть, травяное веретьё даются с таким трудом, через мытарство. Как случилось это? Кто ответит перед тем, павшим на войне, что ушёл на погибель из полной, детной, вековечной деревни и умирал-то с мыслью, что Сёмже-то вечной быть, коли от Ивана Калиты до сию пору не пропала. И с той мыслью, поди, помирать куда легше было, не так пригнетала тоска перед небытием. И пали-то семжане не просто за какую-то родину, но в первую очередь за клин своего суглинка, за своё лукоморье, где бегает его дитя, за свою избу, где у залыселого оконца ждёт-поджидает с кучею детей его благо верная; над ним-то, воином, крест православный, а ей, сугревушке, его христа- радушке, сколько ещё предстоит маяться, мять-ломить воза работы. Ну благо бы деревенька пустая, на скудости случайно проклюнулась. Из века стояла на большой дороге она, на людном пути — на камбалу ли, на навагу ли, за зверем ли —не миновать Сёмжи: сотни лодок забьются в реку, если штормит непогодушка, тыщи лошадей тянутся обозом на Канин и обрат но. И всякому отыщется призор и пригрев, чашка чаю и постель; на долгой дороге через тундры всякий кочевой путник знал и помнил, что впереди есть Сёмжа, где сыщется тебе постой. 73