Площадь Первоучителей : лит.-художеств. и обществ.-полит. альм. / Мурм. орг. Союза писателей России, Администрация города-героя Мурманска, Мурм. гор. совет ; гл. ред. В. Тимофеев. - Мурманск, 2000. - N 2: [ Очерки, рассказы / В. Маслов].

ПЛОЩАДЬ ПЕРВОУЧИТЕЛЕЙ ПУБЛИЦИСТИКА це. Наипаче же хранить чистоту душевную и телесную со всяким опасением». Думаю, что это завещание обязательно нужно помнить и нам — русским прозаикам. Оно — из документов Стогла вого собора, 1551 год. Вся н а ш а литература, лучшая, всегда, опреде л я я духовную нравственную и прочую ценность челове ческую, соотносила ее с понятиями совесть, честь, духов ная целомудренность, равенство перед Богом... Т а м , где образцы и ценности — иные, наши писа тели, даже самые лучшие, не могут быть полностью по няты. И если случится, что придут к нам о т т у д а и ут вердятся их эталоны и ценности, наши писатели даже у нас дома будут казаться непонятными. Возведение на пьедестал таких литературных героев, в которых нет и признака активного действия... Вспом ним, какие характеры выдавались за истинно русские, ис тинно национальные. — «Нестор и Кир», «Последний срок», «В круге первом». Страна катилась под откос, надо было вожжи из чужих рук выдирать, а мы звали принять за идеал, — кого? Перед кем на колени? Вот почему мне, ве роятно, и врезалась в душу долгожданная тревога Фелик са Федосьевича. Пагубность возведения на пьедестал ха рактеров неактивных казалась мне настолько очевидной, что сам я порой допускал явный перебор в моих оценках (слава Богу, что только для себя). Когда-то, еще молодой, я запаристо заявил: двигатель в настоящей литературе — не честолюбие, а любовь. То же, уже без запальчивости, скажу и сейчас. И главное дело мое всегда было, когда брался за перо, — служение ей. Кто-то сказал, что любить больше, чем Бога любишь, это — идолопоклонство, грех. Я в своем отношении к ма лой родине и к людям ее, вероятно, — идолопоклонник. Оп равдаюсь ли, когда срок придет? Сладостна эта несвобо д а— от любви. Но вот тогда-то, когда я познал, осознал и признал эту сладость, я и вынужден был сознаться, что никакой я не писатель. Ибо не литературе служил. Ибо клетка — она все равно клетка, неважно — ж елезная или грудная, несвобода по собственному выбору — все равно несвобода. Тягостно это признание, и не уверен, что мо жет быть понято. Не дума о литературе заставляла меня 54