Маслов В.С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. Мурманск, 2016.

На берегу 495 Морозы да лёд на носу, дел на воде - не пересчитать, а вот вечерняя вода про­ падает - от прилива до отлива - вся в тёмное время, никуда не сунешься. А молодёжь рада: как на вешный промысел ушли парни, так с той поры пер­ вый раз все вместе собрались. Можно и вечеринку собрать. Многие в деревне не отказали бы молодёжи на вечер собраться в своём доме, да предпочитает моло­ дёжь старый дом с большой поветью - дом Кренёвых, что стоит впереди Виски- ных, закрывает от них море. Дом кренёвский беден, да бабка Крениха больно уж добра: и лавки вдоль стен поставит и фонарь повесит - «веселитесь, буди по душе, только уж керосин свой принесите, а по очереди ле, по достатку ле - ваше дело». А Никишиха в это вечер, проводив дочь, окропила подушку слезами... И не от радости она плакала, не оттого, что дочь до невесты вырастила, а от встре­ чи сегодняшней со старшим, с Федькой. Придя на дойку, она встретила его и он не обрадовался ей. Она спросила: - Сегодня, Федюшка, посиделки собирают, загодя домой ждать будем. - Не, - ответил сын, отводя глаза, - не пойду я ни домой, ни ко Кренёвым. Сказал и посмотрел на неё странно как-то, как никогда не смотрел раньше. Показалось Никишихе, что он на неё, как на чужую посмотрел... Слёзы текли по тонкому её худому лицу, она пыталась вспомнить, чем могла обидеть его. Тем, что в люди отдала? Сам ведь видит, не от достатку это... А может, его Галямины обидели? Бывало ведь раньше... А на матерь-то пошто обиделся? Неужто вспоминать будет? Она вдруг прижала рукой сжавшееся, как от ис­ пуга, сердце и стала всматриваться, всматриваться в случай, который произошёл давно, через полгода после того, как Федька ушёл жить к Галяминым. Тогда он, допущенный помогать Митрею в лавке, принёс домой и отдал ребятам, росшим без молока, Польке, Артёму и Карпе по сушине. Тогда она вошла из сеней со ста­ рой обмерзшей верёвкой и больно отхлестала Федьку. Но плакала тогда она, а Федька молчал и не сопротивлялся. - Не смей сам ничего трогать! - рыдала она. - Руки чтоб твои отсохли! Сиротам дорогу закрывать... Матерь срамишь... Куда я с вами?.. Видишь сам, бьюсь, как худа рыба об лёд, а без толку. Наказыват Бог за грехи, за каки-то за велики... Покачиваясь, села она тогда на лавку и долго сквозь слёзы наговаривала сыну: - Горе ты моё горькое, вся надежда на тебя, Феденька. В хорошу, в богату семью пристроен. Присматривайся. Может, вырастешь и нас из беды вытянешь. А на мать не сердись: своя мати ругат - не бедно, и бьет - не больно... Опять вскакивала с лавки: - Если тронешь ещё чего-то хозяйско - убью! Ты пойми, Федюшка, им всё нипочём. А ты уж носи голову пониже, уважай хозяев. Благодари, что взяли тебя. Калачи, которы не доедены, возьми, отдай Митрею, в ноги ему пади, проси проще­ ния. Вся надежа на тебя, Феденька... Федька ушёл и унес сушки, Карпа слез с печки: - Не плачь, мама. Мы ведь не съели калачи. - И я тоже не съел, - ухватился за юбку Норвега. - И я... - Полька, сидя за столом, смотрела на мать и ничего, кроме материн­ ских непонятных слёз не видела... Потом Никишиха пошла на дойку. Встретила Федьку в галяминской чёрной избе. Он вязал сеть. Глаза опухли, лицо в синяках.