Маслов В.С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. Мурманск, 2016.

Проклятой памяти 299 сколько уж годов. Так и моемся в старой. Доведется, видно, на старости лет в кол­ хозную баню идти, стыдобой при людях трясти... Но ведь и отца-то понять. Тоже ведь обидно: один сын при нем и тот не разговаривает. А что когда-то поучить рем­ нем хотел, дак ведь говорят: свой отец бьет - не больно, а ругат - не бедно... Вот, голубушка... И опять тогда Герман пособирываться стал, вроде как уезжать. Напи­ сал куда-то, списался с кем-то. Как не в инспекцию в Кокуру дак, видела один раз этот адрес. Но там вроде как тоже с жильем-то - хуже некуда. Потом - еще один адрес видела. И вот, смотрю, - что-то для него нашлось. Ну, я опять свое, прости меня, господи: «Ну чего ты, Герман, уросишь-то? Разве не вижу я, что мы - шею тебе переели, жизнь твою заедаем? А что нам сделать-то, ежели бог смерти не да- ват?! Не живьем в землю?»... И так уж себя расстроила!.. А он-то... Еще тише опять стал. Не может он слез моих видеть... Даже походка у него меняться стала. А потом - на тебе! Говорят, строиться тоже вздумал, уже окладно кладут... И мало с тех пор в чем я ему матерью быть могу. Белье - это еще простирнуть оста­ вит, а робу - и в глаза не видывала, и стирает на ферме, наверное, сам, и сушит... И вот - сегодня... Прилетел! Смотреть страшно. Мечется, свету не видит! И одно в мешок вещевой, и другое в мешок вещевой. Ну я как всегда, - что сде­ лать, коли уж глаза мои на мокром месте: «Докуль, плачу, ты будешь с нами так- то?! Я ведь тебя под сердцем носила! Я ведь тебя, дитятко...» А он вдруг как вскинется, как очнется! Да - господи! - сам в слезы! Видела бы ты - померла бы, - как его, бедного, било! И слово долгожданное услышала, - лучше бы мне его совсем не слышать! «Сколько вы надо мной еще измываться-то будете? Что я вам, пасынок, худого сделал? Господи!»... Это он-то сказал - «Госпо­ ди!»... «Я всё, - плачет, - ничего для себя. Одна надежда была, и то не спустили съездить... А вам - все неладно, несчастными вас сделал!.. Ну и живите, радуй­ тесь!» И как схватит ружье, и - к дверям! Долго рыдала, тряслась всем телом старуха, пока наконец, не утираясь, про­ должила: - Все о себе плачем... А о нем-то и не подумали! И вижу - по всему вижу - кончился для него свет. Схватила его за руку у дверей, удержала, пала лицом к иконам: «Прости меня, сын, - матерь свою неразумну! Прости ты нас!» А он уж - ну ничегошеньки не видит! Выхватил руку и не знает, куда кинуться - во двор, на поветь? Ая-то уж умом своим глупым думаю - веревку ищет, я опять его за руку, а он - на улицу. Я за ним. Тогда он как закричит, в слезах захлебываясь: «Никуда от вас не денусь! Дайте хошь мне минуту, чтобы совсем с ума не сойти!»... И убежал, без ружья. Я поняла, что во свое новое побежал. Ну, думаю, пока бежит, очухается. Хотела было вслед за ним, но вижу - сам обратно. Другой уж. Совсем! Сказал: «Положь хлёбов, сколько есть». Поняла - здесь куда-то, а не улетает, нын­ че с подорожниками не летают. А потом - одно ружье, другое ружье... Но я уж молчу, научена. Завернула: хлеба, сахару, чаю, сольцы, полотенце, чего там еще. И вижу - пошел... С крыльца - тихонько, а потом - бегом. Побрела на угор, успела. Лодка уж наготове была. Посмотрела вослед, а перекрестить - не посмела. А по­ том бабы подходят. «Только что, говорят, Горька с Митькой уехали. А Герман-то как с ними не катавасится дак?!»... Одно к другому. С ружьями ведь! Едва ноги до дому дотянула... Не знаю, девка, что с ним. Не знаю. Это, что я сказала, - совсем это не то. Не то. А что? Уж каждый стон его слышу, на что уж только ни подумаю, а и сказать иной раз страшно. А сейгод с весны уж обрадовалась было, - вроде