Маслов В.С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. Мурманск, 2016.

Проклятой памяти 275 сам - мне наплевать. Больше всего хочу, чтобы у тебя все было по-хорошему. Если когда-то что-то потребуется - всем вам троим - рассчитывай на меня, - хоть голо­ ву, не задумываясь, пустую мою положу. Не завидую ни тебе и ни ему, а может, на­ оборот, - и тебе, и ему завидую. Одно знаю, человек он - большой, хватил в жизни не меньше, чем я, ему можно верить. Вот так, Текуса. Я с ним уже летел вместе, в комнате Памяти был у него, и не бойся, не расстраивайся, если мы вдруг с ним еще встретимся, верь мне. И опять улыбнулся, уже по-хорошему, тепло, и пожалел, что так улыбнулся, - увидел, как боль непосильная лицо Текусино в един миг высушила. Сказал и понял, что если для нее - то сказал к месту: - И вот теперь встречи с тобой я уже не боюсь. А вот с Валентиной - черт меня знает, оторопь берет дурака старого. А отчего? Ухлестывать пытался за ней. И - не до­ говорился, точку не поставил. Глупость, а вот куда деваться! Ой, дурак-футшток!.. И оказалось, слушая Дмитрия, она, Текуса, сама слова ждала. И сказала, спер­ ва на Херьезу и Горю мельком взглянув, а потом прямо и чисто - ему, Митьке, в глаза глядя, - для этого табурет взяла и вплотную к столу напротив него, пря­ мая, подвинулась: - Ты правильно, Митя, рассудил. Я вчера растерялась. Не за себя, за Окре- ция - ему-то каково! Ведь он, Митя, все знает. И про тебя и про сына. И я б тебя, если б даже больше жизни любила, уже б не приняла. Да, был ты близок мне, я еще не знала, чего мне это будет стоить, я тогда просто сына хотела, от безнадежности. Все остальное - потом уж. И - кончилось. И я познала Окреция. Какой он - это никого не касается. Но если б это не Окреций, - я бы за другого, не за Окреция, не пошла, вот это самое главное пойми. С ним - удивительно... Муж и отец он мне и даже сын наравне с Колькой, - все он. Со всех сторон. И так стало, что, Митень­ ка, прежняя скорлупа, маска моя глупая, не нужна мне стала, видишь, я какая... А вчера - не ведро полетело, это я последний осколок той скорлупы дорогой моей выкинула, - горькая, а все-таки память об мне же, прежней, была. Берегла, а тут - выкинула! Ты, мудрец, правильно рассудил, - потому и кинула, что ты, дорогой, появился. Был бы ты, остался бы ты тогда, как бы там ни было, со мной, - ты бы был святым человеком для меня, а сейчас для меня святой человек - Окреций. Что это такое - люблю или не люблю - бред это все. Просто - есть же святое, это - выше. Прочее - отрубается, было бы ради чего. А что боль и кровь - без этого ни­ чего не рождается. Вот какая я, Митя, чтобы ты знал. Чтобы тебе и мне легче. Всег­ да такая была. Тебе не интересно уже, но вот - свидетели: жила я хорошо, честь т в о ю блюла. Никого до Окреция. Давай-ко и вправду чашку чаю, Харьеза, я ведь только с фермы, а дома, если Кольки нету, и греть не буду! Не успели на фер­ ме домыть-то, завтра утром опять идти, до обеда управиться бы!.. А и до чего ж ты меня хорошо, арестантку этакую, слушаешь! Ох и гульнем скоро на свадьбе Валюхиной, а то и спляшем! Спляшем, Харьеза?! - Еще не приглашена, - и засмеялась: - Как не спляшем! - Ну ладно. Спасибо! Мне пора! А то, чего гляди, машина загудит под окошком: «На дойку!» Когда от Харьезы вышли, Дмитрий спросил Горю, осторожно спросил: - А что с Германом? Он совсем другой... - Что с Германом? Кто знает! Может быть, по роду? Он ведь родной брат жене Николая Гигантьевича, а у тех - видишь, какая беда с дочерью. Привез опять домой.