Маслов В.С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 2. Мурманск, 2016.

234 Виталий Маслов ку-то она знала! И по себе мерила! И коль уж заставила себя поверить, что он в Валюху влюбился, то уж и следующее для нее было непререкаемо. Она знала, уверена была: если он влюбится да если еще тихо влюбится, то надо знать Мить­ ку - сколь он в этом велик! Уже не разлюбит! По себе мерила... Да и - разве это дело? Она, Текуса, - старше его, Митьки! Осчастливил он ее один раз, открыл окошко в завтрашний день, и за это она будет светло думать о нем до самой-самой своей смерти! А теперь - все. Ладно она сделала! Когда бабе за сорок, она сама и по-своему видит и сама оценки дает. И другие, не только младшие, но и старшие, с советами тут должны воздержаться, потому что она, баба за сорок, сама каждая по-своему и по-особому озарена. Мы говорим - бабий век, а она в своем озаренье видит, что настоящего-то века еще и не было, вот он - впереди, самый трепетный и безотчетный век, пусть в нем и есть-то всего, может быть, с пяток годочков... Так уж этот-то век пусть она, родная, сама высмотрит, - независимо от того, много ли счастья ей предбудущий век отвалил! И стала она Шестакова, и Коля тоже стал Шестаков, хотя по отчеству так и остался - Николаевич. Свадьбы большой не было, просто пришли все, кто к ферме приписан, - приехали с дойки вечерней - Зоя Ивановна, Валя Опарина и Герман Косой. Да потом на минуту Толик Фокин, растерянный, забежал, - еще не парторг, но все его уже считали парторгом: - Как же так? Секретчики! Даже подарка не сделано! Так хотя б поздравле­ ния примите! А с остальным разберемся! - С остальным, Толенька, уже разобрались! - Текуса не отпустила поданную через стол руку, притянула молодого Фокина к себе и губами к щеке его приложи­ лась. - Спасибо, дорогой Толенька! И стала новая семья, и стала у них хорошая, добрая, небывало уютная жизнь. Прибежит она с дойки вечером, а дома - не только подогрето все, но уже и накры­ то. Хотя в большой комнате - только на столе у Окреция и порядок, а по полу, а под столом - это Кольки Шестакова мир и работа. Пока она переодевается, - стук и беготня и хохот, - это спешно уборка делается, и когда выйдет переодетая - разве лишь кое-где бумажка на полу, для которой уже не рука, а веник нужен... И сама Текуса за первый же год новой жизни - изменилась, просто на удив­ ление. Пожалуй, более стала на Зою Ивановну похожа, для которой что свой дом с хозяйством, с детьми и с мужем - то отсутствующим, то нетрезвым, - что коровник на двести голов - все свое домашнее, вокруг которой и на ферме-то - как дома, ведь ею, Зоей Ивановной, все ведется, хотя и не она - самый большой начальник, - более на Зою Ивановну стала похожа, чем на Текусу прежнюю. Хотя, как уж ни присматривались к ней на ферме, - не видно, чтоб на сносях была. Ви­ димо, на сорок-то третьем году не просто на это решиться. А что Окреций? Счастлив ли стал? Пожалуй. Но только - очень каким-то не­ убедительным, что ли, казалось ему его счастье. Счастье его, наверное, было в том, что все личное, что не касается его проблем, всегда мучивших его, - все личное он как бы отдал, подчинил Текусе - с радостью и облегчением долгожданным, как бы растворился в ней, и душа его вдруг как бы стала такою же, как у ней, - чуть хо­ лодноватой, просторной и удивительно грустной и светлой. Вот в этом грустном и светлом - и было, вероятно, счастье - как отдохновенье от всего пережитого. И в то же время... Вероятно, подсознание какое-то глубокое, - что это именно не что иное, как отдохновение, - мешало ему ощутить себя безоглядно счастли­ вым, а главное - надежно счастливым. Но, с другой стороны, ведь вот именно