Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

80 81 Виталий Маслов Верность И на первом же большом носу, на Копытце, добрых два километра сэконо- мили: не стали Копытце объезжать, а перекинули лодочку на руках через пере- узье – тем местом, где ещё в старые времена старики прокоп сделать норовились: всего-то сажен пятнадцать и рыть-то пришлось бы... И – дальше!.. Гнались, гнались – как в воду девки канули!.. «Неужто, – думают парни, – девки тоже напрямик по переузьям лодку перекидывают?» Аж до верхних пожен незадачливые ухажеры догребли! Аж воду прибылую догнали и обогнали, а девок всё нет. Впрочем, знали они, за кем гнались: крутодре- свянская баба в греби сядет – вряд ли какому мужику в удали уступит! Ни с чем парни домой вернулись. А лодка-то девичья уже там, под деревней, обсохла. И хохоту в деревне над неудачливыми ухажерами! Девки-то, раскусив ребячьи намеренья, не поехали дальше, а пристали на Ко- пытце, на самом носочке, островком леса прикрытые, и едва парни перескочили через переузье, костер у девок заполыхал. И поделом хохот в деревне! И довольны и ребята, и девки... Знакомые тут места, знакомые... 4 Воспоминанье светлое и явь светлая, да ещё память о матери, – всё это после того, что в войну и сразу за войной пришлось пройти, казалось, Павлу сказкой, виденьем, которое вот-вот исчезнет... Он греб, снова греб – сильно, резко, шею на сторону при каждом гребке из- ворачивая, но взгляда не спускал с Устины, и казалось, что глаза его метались вправо-влево, вправо-влево. Он глядел на Устю и вовсе не хотел увидеть её преж- нюю – прежняя она была отринута, отрублена ещё в давний предвоенный вечер, но в новом её лице, в нынешнем, всё притягивало его и не отпускало, и всё острее жжение какое-то в груди мешало дышать, и наконец отбросил весла, выдохнул, пальцами на грудь свою до боли надавив: – О-о... Глаза её испуганно вскинулись, ощупывая его побледневшее лицо: – Что ты... Что с тобой? Сполоснись из-за борта... На лицо плесни... Не греби! Павел грустно усмехнулся, не закрывая приоткрытого рта: – Устя... – Чего?! – Ничего... Хорошо... И снова едут, и снова берега родные мимо плывут. Павел не глядит больше на корму, отвернулся, и видит Устина, как меняет- ся лицо его: то желвак, будто кулак, прокатится, и белая полоса после него долго не сходит, то сузится глаз, а то вдруг из глазницы готов выскочить, и зубы при этом скрипят, должно быть... И весь он – непонятный и новый, и весь – знакомый. Сколько раз когда-то глядел он на нее не так, не мимо, а прямо в глаза... Что ж из того, что не коснулся он тогда губ ее... И жалость теплом ложится на Устино сердце. – Устя... – тихо, едва слышно. – Да… И сразу же – отчаянно, выстраданно: – Устя! Бросил весла и резко отвернулся от нее: – Слушай, Устенька... Встал. А она всё гребла, голову на весла опустив, и слезы лицо заливали. Швырнул снопы травяные в самый нос лодки, руки её худые, обреченно ле- жавшие на веслах, своими руками накрыл: – Наплевать! Наплевать на все, что когда-то... При мне не было! И знать не хочу! – Поздно, Паша... Ох как поздно... Совсем поздно... Она подняла лицо и в изнеможении глаза отвела: – Совсем поздно... – Не хочу знать ничего... Лодку развернуло и тихонько прислонило к берегу. Павел выкинул якорь, отбросил в сторону её весла – одно в траву, другое в реку, приподнял Устину, худую, но не легкую, и ступил через борт на берег. Она сла- бо сопротивлялась, плакала и просила, чтобы он не трогал ее, а он тоже плакал и нес... Герт было из лесу выскочил, но затормозил с ходу, стал как вкопанный, загар- чал, постоял так и шагом ушел в лес... А потом Павел и Устина сидели рядом на его пиджаке. Он огляделся и сказал с тихой, спокойной улыбкой: – А ведь мы на Копытце! Вон – огнище! Не ваше ли тогдашнее? Неужели не заросло? Устя ещё раз всплакнула, вытерла глаза, головой опущенной покачала: – Заросло. Все заросло, Пашенька... Зря все, Пашенька... И вправду поздно... Прикусила губу, но расплакаться себе не позволила более. Павел, видя, как она сдерживает себя, обнял ее, а она помолчала, в себя при- ходя, и серьезно, не глядя на него, известила обреченно: – У меня, Паша, не будет больше детей... Не может быть. Не может... Поздно... И ты ко мне больше не подходи. И себя не мучь. 5 В Крутой Дресве Павел прожил два дня и уехал насовсем вместе с детьми-пе- реселенцами, которые, потеряв здесь мать, жили в Сусаннином, Павловом, доме, а теперь вот снялись и поехали... Куда он повез их? А куда глаза глядят. Семуж- ники потом сказывали, что поначалу он вместе с детьми месяца два на Морозилке обитал, а потом куда-то дальше увез их, чуть ли не в Мордовию. Устина высохла ещё больше, почернела вся, думали – опять больницы не ми- новать. А она вдруг нежданно-негаданно полнеть стала. Беременности ничуть не стеснялась, не тяготилась ею – будто после замужества первенца под сердцем носила. И о майских праздниках родила сына и записала его Поликарпом Павло- вичем, Карушком. Пытался было съязвить кто-то: мол, по женской части Пашка Сусаннин по- лучше всякого хирурга, но склизлая, противная вышла острота, и никто её не по- вторил. Старик Герт сперва, до снегу, ещё жил у Устины, однако держался отчужден- но, подолгу пропадал и наконец совсем исчез. Считали – помирать убрался. Однако весной, в конце марта, он вдруг появился – не пришёл, а приполз, притянулся со свежею раной: заряд дроби всадил ему кто-то сзади. Дресвяне