Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

524 525 Виталий Маслов Не хочу, чтоб родился сегодня Это значило – ураганом взломало припай. Надо было немедленно спасать, что возможно. Понеслись по судну команды: – Поднимать бригады! – Вооружать тяжеловесную стрелу! – Подгонять к борту технику! – Думать о людях! Я спустился вниз к парадному трапу. Ураган бил в противоположный борт и на льду с подветренного борта было чуть потише, зато над третьим трюмом, где надо было вооружать стрелу, ветер валил с ног, и старпом думал, кого мож- но послать сейчас наверх, чтобы отдать скобу, которой крепится стрела к мачте. Но когда он поднял голову, то увидел, как кто-то уже ползёт по трапу, обхватив одну его сторону ногами. Ураган, то скрывал смельчака, то появлялись и трап, и матрос, подставивший ветру спину. Сумеет ли матрос по-хорошему привязаться перед тем, как сделать шаг в сторону от мачты и ступить на крохотную площадку, откуда можно отдать скобу и ударить по ней ногой, чтобы раскрылась… На лёд спускались разгрузочные бригады, уходили механики водители. Ура- ган набрасывался на них со снегом, и через минуту они все были белыми, похо- жими друг на друга. Наверно, поэтому, когда на судно поднялись девять человек, вернувшиеся от оставленных на дороге саней, их не сразу отличили от тех, кто только что вышел. –Ура! – крикнул первый, узнавший их. –Явились! Быстренько он вас приволок! – Кто приволок? – Кто-кто! АТТ! Пришедшие переглянулись. – Он был рядом с нами. Мы слышали мотор. Вышли на его след и вот – до- брались. …Значит, тягач прошёл мимо. Почему же, если даже пешком люди успели придти, не вернулся он сам? Вероятнее всего – трещины… Но предпринять пока ничего нельзя, надо ждать хотя бы минимального улучшения видимости. …На третий трюм поднимали самолет. Ветром отжимало машину от судна, а когда её разворачивали против ветра, она подпрыгивала, словно на взлёте. …Расстояние от барьера, сначала изменявшееся чуть заметно, увеличивалось всё быстрей. Судно дрейфовало на северо-запад. …Когда Валентин и водитель, с трудом волоча промоченные и облепленные сне- гом унты, подползли к судну, – четверо из работающих у борта подхватили под руки приползших товарищей и помогли им подняться на судно. Оставив их, ещё не до кон- ца поверивших в спасение, они бросились обратно на лёд, но на пути встал бригадир: – Назад! Назад! – махал он руками. Валентин, не обращая внимания на пробегавших мимо людей, стоял, держась за планширь, и глаза его темнели и расширялись тем больше, чем шире станови- лись тёмные трещины, разошедшиеся от борта во все стороны. …Он влетел в рубку, возбуждённый красный нетерпеливый, оторвал меня от работы: – Он должен родиться сегодня! Они не могли не почувствовать, что было со мной! Виталик, дорогой, Он родился сегодня! И в отличие от прежних дней он не сел на диван, а убежал, потому что всем, кто работал на льду, капитан распорядился выдать водку, а разве будет она лиш- ней на предстоящих крестинах? Я успел сдать не более десятка радиограмм, как вдруг коллега с противопо- ложной стороны земли перебил меня: – ОМ, тут – Широкому! – Готов к приёму! – отстучал я и крикнул своему второму радисту и всем, кто был в рубке: – Широкому! Никто не имеет права подойти и прочитать то, что я принимаю и печатаю на машинке. А радист – может. Мой коллега встал сбоку и, когда после адреса появились на бланке слова «родился сын», бросился в трасляционную рубку, И я услышал радостное и звонкое, прозвучавшее по всем судовым линиям: – Широкий! Телеграмма! И не вытерпел, крикнул в микрофон:  – Сын! А я, между делом продолжал принимать: «родился сын тчк полмесяца назад вышли из родилки тчк уезжаем навсегда тчк не ищи тчк прости». Телеграмма была послана из большого шумного города, через который миллион людей проезжают в поисках своей судьбы. Он вбежал в рубку сияющий, безумный. – Я говорил! – закричал ещё с порога, схватил со стола радиограмму, и зара- ботали мои пальцы, совсем не согласуясь с тем, что звучало в наушниках. Он приоткрыл рот и, глядя на радиограмму, всё вбирал и вбирал в себя воз- дух, пока не перекосились его губы и брови, и показалось мне, что он застонал страшным неслышным нечеловеческим стоном. Он сложил бланк вдвое, потом вчетверо, ещё раз перегнул, и вдруг сам сделался меньше, оглянулся растерянно и, перетирая ладонями радиограмму, сказал медленно, глядя в глаза мне и не видя меня: – Как же… Ну и что?.. Где же они? Ну, какая же разница? Всё равно я люблю больше всего на свете. Их люблю…. И вдруг спросил тихо, просто и нежно: – Куда же послать ответ? И тут дошло: – Не верю. Я не выдержал его взгляда. Я был поражён. Чем он жил, что он ещё видел, что он мог ещё ожидать? Чему он не верит? Но больше всего меня поразил взгляд матроса, который, ожидая радиограм- му, сидел на диване за передатчиком и который доказывал мне, что нет и не мо- жет быть настоящей любви, что не нужна она вовсе моряку. Сейчас он смотрел на Валентина, и была нескрываемая зависть во взгляде его. Я не знаю, полностью ли матрос осознал всю беду, которая обрушилась на Широкого, но я увидел, что и он понял: любовь, даже самая страшная, самая разнесчастная, распахивает пе- ред человеком такой многокрасочный мир, даёт человеку такую способность ви- деть и чувствовать, какой навсегда лишён человек, если его обошёл бог любовью.