Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

508 509 Виталий Маслов Не хочу, чтоб родился сегодня – Выросли мы по-разному, и в жизни мы будем разные. Я добьюсь перевода и уеду отсюда. Хочешь – останемся друзьями. – Я не могу быть вашим другом! – крикнул я. – Я люблю вас! С того вечера я затаил в себе всё, что чувствовал, и виду не показывал, как каж- дый шаг её, каждое движение, каждый взгляд многократно отзывался во мне, вы- зывая то радость, то огорчение и безысходность. Мы по-прежнему встречались в клубе и после его закрытия шли в школу, прихватив с собой инженера-путейца. Бориса оставили в деревне, когда мы собирались на пожню, потом распорядились заняться промером залива с катера, а катер, как ушёл, так и не возвращался из Ме- зени. Ванюшки в деревне не было – на сёмгу ушёл. К тому же инженер, пусть и пять лет тому, но всё-таки мореходку кончал и, хоть поглядывал на меня немножко свер- ху, как курсант четвёртого курса на первокурсника, язык мы общий нашли быстро. Окна комнаты, в которой жила учительница, как и окна расположенного за стеной, класса, смотрели на закат, и в комнате, аккуратно прибранной, быва- ло по вечерам светло и уютно. Мы раскидывали дурака, крутили патефон, а как- то раз, хозяйка сняла со стены из-под занавеса, прикрывающего дверь, старую растрескавшуюся гитару… Я говорил, что Марии Михайловне было лет тридцать пять. Так вот, ей было уже сорок два. Видимо, сухощавость её и естественность причёски, тонким венчи- ком охватывающей голову, скрадывали возраст. Я сказал как-то Геле: – Вот вы обе приезжие, обе интеллигенты, и потому вы отлично находите об- щий язык. – Как умно ты рассудил, – скокетничала Геля в ответ и добавила серьёзно: Главное в том, что оба мы – медики. Она всю войну прошла, последний год хи- рургом работала. Представляешь, какая у неё практика! – военный хирург. А она, когда война кончилась, пошла почему-то в педучилище. У учительницы был грудной бархатный голос, а бархат был таким густым, а песни лились так просто и раскованно, что всё это не вязалось с хрупкостью и невеликостью Марии Михайловны. И отворачивался я, и сразу представлялась мне она большой, круглолицей, с пухлыми губами, похожей чем-то на Гелю. «Вьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…» Потом она пела что-то из известных есенинских и наконец: «Ямщик, не гони лошадей, нам некуда больше спешить!..» Не подчёркивала она ни безысходности, ни отчаяния, но было в песне что-то такое личное, такое выстраданное, что кончила она петь, а мы сидели и ни у кого не поворачивался язык, чтобы нарушить молчание. Мария Михайловна резко встала, резко провела рукой по струнам и, снова став моложе и веселее, повесила гитару под занавес, чтоб не бросалась она в глаза досужему человеку. Борис смотрел на учительницу прямо, не мигая, смотрел с восхищением, и я был очень доволен, что ему, южанину, хорошо у нас. С тех пор инженер всегда после промеров возвращался в нашу деревню и, бы- вало уже заходил в школу без нас с Гелей. Мы ещё раз ездили на сенокос, правда, уже без гармошки, раза три возил я девчат вместе со старухами по ягоды, и подкатились к концу мои недели – огля- нуться не успел. Оставалось в запасе дня два, когда Геле велено было приехать в Мезень за медикаментами, и я решил ехать одним с ней лоцманским катером. Никогда раньше не случалось, чтобы я до срока из дому уехал, чаще, наоборот, опаздывал из отпуска… – Ишь ты, – полушутя бросил мне лоцман, кивая на Гелю. – Десять дней про- жил и уже провожают тебя. – А как же иначе! – ответил я гордо. Всю дорогу – несколько часов – постояли мы с Гелей на корме, благо ветер дул с борта, и уносил дым из трубы в сторону. – Вы узнали меня за эти дни. Вы не можете не поверить в мою любовь. Ска- жите, что вы будете ждать меня, и я буду счастлив, – попросил я в отчаянии, когда катер стал приближаться к пристани, где я должен был сойти. Разлука была ря- дом, я ждал чего-то важного, большого ласкового, а она замолчала вдруг и показа- лась холоднее, чем обычно. – Опять ты за своё, – наконец ответила она. – Не могу я этого обещать… – Она тронула меня за рукав: Если хочешь, я буду отвечать на твои письма. О, как потемнело вокруг! Значит, я ничего не добился, не сумел ничего ни показать, ни доказать, – думал я. А будет ли у меня когда столько времени, сколько было в этот раз? Нет, вряд ли. Значит, не для меня это счастье, которое люди называют любовью! – Не хочу жалости! – ответил я, гордо подняв голову! – Я не буду писать вам. И, не попрощавшись, не дожидаясь, когда подадут швартовы, спрыгнул на причал… Валентин помолчал, улыбнулся, отодвинул рюмку подальше и продолжал: – Ты знаешь, помогло вроде: реже стал думать о ней. Экзамены, небольшая практика на военном корабле, и наконец в марте мы, группа штурманов-гидро- графов, последний раз затянутых в курсантскую форму, с девушками, а многие – с жёнами, собрались в малом зале ресторана «Москва», на выпускной прощаль- ный вечер. Уже получены направления – мне достался Певек, уложены чемоданы. Получим завтра подъёмные и разлетимся по всей Арктике. Оркестр, на лету подхватывая мелодии, играл курсантские песни, звучали стихи, стучали каблуки и пробки от шампанского. Мы с самой первой стипендии откладывали помалу на этот вечер. И получилось здорово. Я был, как всегда с Галей. Я уже говорил о ней. В середине вечера она отвела меня в сторону и грустно и просто попросила: – Возьми меня с собой, Валя. – Куда? – В Певек. Ч ' удная она девушка… Очень не хотелось её обижать. «А что? – подумал я. – Сейчас ребята завидуют, встречая меня с ней, и всю жизнь будут завидовать. У других жёны ехать отказываются, а она»… Но хмель помаленьку улетучивался, и я, глядя в её тёплые, ожидающие гла- за, вдруг понял, что не целовал её ни разу не потому, что стеснялся, а потому что не любил её, потому что не было желания целовать её. Я попытался представить, как мы останемся вдвоём в комнате уже не как друзья, а как муж и жена, и мне стало холодно. Что может быть поганее, чем любить не любя… – Нет, – сказал я Гале. – В Певек ты не поедешь. Я люблю другую. Я проводил её, гордую и очень грустную, на Литейный до трамвая и смотрел ей вслед, пока не мигнул семафор и не скрыли её из виду, ринувшиеся по Невско- му машины.