Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

444 445 Виталий Маслов Алфея ликим праздником: становился сын все более мужественным и не только радовал надежностью границ страны великой ее, но и приносил матери сокровища стран запредельных, и подарки его были достойны царственной её красоты… Но и царская жизнь тоже не беспредельна. И пришла Алфеи пора. И призвала она сына и трех братьев своих. И бояр бородатых – старейшин страны своей. – Добрые обычаи наши, – сказала она торжественно, спокойно и мудро – велят мне объявить. Все богатство мое – и каменье, и золото, и меха бесценные мои – все останется поровну вам, сын мой и братья мои. Но царство и трон Меле- агров, и булава моя – булава Мелеагров – тебе, мой сын Нетей Мелеагр! Такова воля моя, согласная с обычаем моего народа. И поклялся Нетей Мелеагр, и поклялись дядья его, и поклялись бояре му- дрые, что исполнят Алфееву волю. А скоро и весь народ, до последнего раба, узнал о царской непоколебимой доброй мудрости. И оставалось жить Алфее ровно три месяца и три дня. И вдруг, на исходе первого месяца, страшное злодеяние потрясло страну – не слыхали о таком злодеянии за все долгое правление Алфеево. Был убит её стар- ший брат, – тот, который, будучи за отца, вырастил её такой, что даже сам великий Мелеагр не нашел для себя более достойной царицы. «Убит!» – сказали царице верные люди ее, пряча заплаканные глаза, но из да- лекого стана сыновнего весть пришла, что не убит, а в схватке со страшным зверем погиб старший брат и что съеден кровожадным – без остатка. А люди, не слуги послушные, не наушники и ябедники, а бояре бородатые, по- смели сказать Алфее, что народу страны её открылось сокрытое: Нетей, дабы ещё одна четвертая доля богатства материнского к его ладони прилипла, обернулся зверем кровожадным. И запало в душу Алфеи сомненье в мудрости своей, и думала она одинокую думу, постичь старалась содеянное сыном и обращалась то к сыну, то к Богу. И еще один месяц к исходу шел, и еще один брат царицин погиб. И тоже не был погребен с почестями: провалился он, известили царицу, на замерзшей реке, и унесло его под лед тугими кручеными струями. Не дослушав гонцов, отослала она их обратно со спешной мольбой мате- ринской: – Вернись, сын! Вернись! Видеть тебя хочу! Я – мать твоя, царица страны отеческой! Но не явился сын пред высокие, почти не видящие очи ее, и не вернулись гонцы ее. И наконец, связав воедино не столько умом, сколько сердцем женским все редкие встречи с сыном, поняла она, и что-то мертвенным огнем озарило всю жизнь ее, и подарки сыновние бесценные вдруг опалили ее, и тут подумала с тре- вогой о младшем брате, почти что ровеснике Нетея. И тут же увидела, не сомкнув глаз, увидела сон. Будто стоит на главной площади столицы, перед дворцом ее, – великая черная печь и на печи этой  – старшие два брата. Веселые, молодые, сме- ются радостно и, склонившись, протягивают руки брату младшему: «Иди, мол, и ты к нам!» И тот, младший, уже занес ногу, чтобы ступить на подставку брусча- тую, чтобы коснуться рукою нетерпеливою рук братьев своих дорогих… И древняя старуха в чепчике, сидевшая на полу у изголовья царицы, просле- зившись, сказала, не лукавя: – Бедная ты моя… Скоро они и к тебе руки протянут. А бедный младший брат твой… Сегодня – последний день его месяца… И уж не коснулся ли он, младшень- кий, не влез ли и он на великую печаль города нашего?.. Давно не бывала столь решительной и деятельной царица Алфея. Тут же ве- лела одеть себя и везти туда, где встретились когда-то со страшным ведуном-про- возвестником. И думала, когда несли её и в легкие расписные сани укладывали: «Не то! Не то!.. Не тот добр и велик, кто учится властвовать, а тот, кто учится слу- жить – властью ему данной!» И приказала распалить на поляне костер – как в ту далекую новогоднюю ночь, и приказала оставить её одну. Как тогда. Только на сей раз не знала она, уже не до того ей было, что судьба привела её сюда, опять же – в самый последний час перед Новым годом. И полыхнул костер, снег на ветках оплавляя и леденя, и в каждой льдинке, повторяясь тысячекратно, отражался огонь бесноватый. Но глаза её теперь были тусклы, и ни единая золотая звездочка не оживила их. – Мой бедный… Она и сама не знала, о ком она. Медленно, словно оглядываясь, поворачивала она лицо то в одну, то в дру- гую сторону, то к небу поднимала его, но лишь пламень костра бесноватого, да и то с трудом, проникал сквозь темень, заполнявшую глаза ее. – Глупая баба, сорок лет просидевшая на троне!.. И никто не смог бы ответить на иступленный вопрос, в который уж раз сле- тавший с ее губ: – Что делать мне, возомнившей себя?! Огонь был последний ориентир ее. На четвереньках, проваливаясь в снег по грудь, поползла она туда, где, под елью, должен был возвышаться памятный бугорок ледяной. Погрузила руку в дохнувшую смертью прорубь, в песок, шевелящийся на дне родника. И не нащупала того, что искала! – Бедный мой! Откуда взялись силы в дряхлом теле ее! Вползла на бугорок, легла грудью на булькающую прореху во льду и руками, сразу двумя руками, будто нору соби- ралась себе вырыть, от беды спасаясь, принялась откидывать песок со дна, и рыла так, тратя последние силы, пока не всплыл, изъеденный песком, огарышек. И выползла она из-под еловых лап тяжелых, и какие-то силы неведомые по- ставили её на ноги, и двинулась она тем самым путем, которым ползла когда-то от костра рокового, сына единственного спасая. И добрела – пахнуло жаром в лицо… Подняла огарышек к глазам, прижала черный к глазнице бездонной, выкати- лась из-под ресницы неживой последняя слеза материнская… – Кровинушка моя…Вина моя горькая… Поднесла головешку к губам, словно пытаясь отогреть её последним дыхани- ем материнским и ощутила губами холодными ледяную неотзывчивость ее… – Нетей… Сын мой… Прости меня, многогрешную!.. И, подкинув ладони, – так, как выпускают на волю птиц в заветный празд- ник весенний, бросила она огарышек родимый в пламя ненасытное. И словно за- тем, чтобы увидеть, как догорит он, – сама даже не опустила рук, вперед вытяну- тых, ступила туда же, в тот же самый костер, торопливо, словно боясь, что земля ускользнет из-под ног ее.