Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

440 441 Виталий Маслов Заиндевелые бока к висящему на стреле грузу. Руки – чуть выше плеч в стороны. Ни звуков, ни эмо- ций – лишь скупые движения кистей рук. Приподнялась, заколыхалась та кисть, что за бортом, и лебедка уже отрабаты- вает неслышимую команду: – Вира морской! Быстрее колебания кисти: – Веселей вира! Вдруг: – Стоп! Не шелохнутся обращенные вниз горизонтальные ладони. Раскачивает- ся над фальшбортом тяжелый груз, успокаиваясь перед тем, как повиснуть над пришвартованным к борту понтоном. А оттуда несется нетерпеливое:  – Чего тянешь?! Майна веселей! – Опять наперекос застроплено! Куда смотрят в трюме?! Неуютно на понтоне. Волны хлопают по борту. Брызги, смешиваясь со снегом, секут лицо, леденят одежду, делают опору для ног скользкой и не- надежной. – Хватит тянуть!.. Медленно уменьшается раскачка груза… – Полундра! – вырывается наконец из осипшей глотки Владимира Иванови- ча, перекрывая и шум непогоды и крики снизу. Работающий на лебедке матрос видит, как обе кисти рук ухмана резко падают вниз и начинает быстро стравливать оба троса. Груз летит к понтону, а испытан- ный глаз лебедчика напряженно ждет того мгновения, когда разлетятся в горизон- таль и застынут намертво кисти ухманских рук: – Стоп оба! Груз повиснет над понтоном в метре от его шатающейся палубы, понтонная бригада, не переставая возмущаться, развернет груз так, чтобы не пришлось потом перетаскивать, а ухман, глядя сверху, выберет момент и вновь бросит кисти вниз… Но потом, после того, как гак с пустой сеткой взлетит вверх и сопровождаемый до трюма ухманом спустился за новой партией груза, Владимир Иванович не спе- ша вернется к борту, наклонится над понтоном, и каскад коротких свирепых и та- ких непривычных ругательств обрушится вниз в адрес каждого голосистого члена понтонной бригады, что даже через старый флот прошедшие моряки позабудут рот закрыть от удивления. И в конце так точку поставит: – Все! И на судкоме Владимир Иванович прорабатывался, и премий лишался, и только то спасало его от худшего, что травм и ушибов случалось в его смене меньше, чем в других. Владимир Иванович сидит в прежней позе. Видно, как движутся пальцы – привычно мнут его неказистые жесткие усы. Сажусь рядом. Намерения вступать в разговор у меня по-прежнему нет. Тем более, что ответ на любой вопрос может прозвучать не в унисон с теплой благо- душной ночью. Но Владимир Иванович заговаривает вдруг сам: – Ты знаешь, – он усмехается в темноте, – я, вероятно, обморозился сегодня. Он выпрямляется и потирает бока. Теперь наступает моя очередь промолчать. Он снова облокачивается. Вздыхает. Серьезно, чуть тоскливо продолжает: – Совсем не могу спать. Только прилягу, вероятно, и глаз ещё не закрою – вижу своих. Не жену – она после третьего месяца плавания ни разу, кажется, не снилась, – а детей. От таких снов можно рехнуться… Сегодня только успел голову приложить к подушке – и иду уже по какой-то древней деревне. У домов – провалившиеся кры- ши, будто хребты переломаны. Снег до окон. Месяц – аж покалывает его морозный свет. За деревней, за сугробами деревенскими – холодная пустота и черное небо. За окнами свадьбы какие-то, песни, звон посуды… Иду, иду, куда-то спешу и вдруг чуть не наступаю на что-то… Отдергиваю ногу, наклоняюсь – в сугробе Остапка… Владимир Иванович молчит, глотает слюну, дышит часто и отрывисто. Про- должает: – Хватаю Остапку, хочу бежать, но натыкаюсь ещё на один холмик. Не пом- ню ни лица, ничего, кроме скорченного синего тельца, но чувствую всем суще- ством: это Славик. Ору от страха. Зажимаю обоих под мышками – почему-то я был в одной рубахе – и кидаюсь к ближайшему дому, чтобы отогреть их, скрыть от этой проклятой луны. Толкаю ворота – заперто… Бегу к следующему дому – заперто! Пытаюсь повернуть тяжелое кованое кольцо в воротах – не могу… Ме- чусь от дома к дому, изо всех сил бью в ворота каблуками – но ни каблук, ни во- рота не издают ни звука… А в домах пляшут, мелькают в окошках люди… Вижу, как глядят на меня какие-то святые безучастные розоватые лица, и чувствую, как сыновья становятся ледышками… очнулся … Под мышками – как в холо- дильнике… Владимир Иванович мотает головой, словно стряхивает наваждение: – Никак в себя не приду. Я сижу рядом. Думаю о нем, о себе. Хочется задать Владимиру Ивановичу во- прос, который много лет боюсь задать себе, потому что вопросы требуют ответов: «Если тоска твоя доходит до предела, почему ты не бросишь море или хотя бы эти сумасшедшие многомесячные рейсы?..» Нет, я не спрошу его об этом и, конечно, не дам стереотипный для таких слу- чаев совет «Бросай плавать». Журчит по палубе вода, переливаясь через край переполненного бассейна… Владимир Иванович уходит принимать вахту. Я поднимаюсь на дощатый настил, наступаю на тугой пульсирующий шланг, перекрываю клапан. Журчание прекращается. Медленно спускаюсь по трапику, ложусь на спину, осторожно отталкиваюсь. В полнейшей тишине, без единого движения долго лежу на воде. Тучи уже давно уплыли. Во всю ширину бассейна – от бортика до бортика – покачивается над мачтами звездное небо с маленькой щербатой луной посередине. Вдыхаю воздух и, не закрывая глаз, медленно погру- жаюсь. Луна становится круглой. Звезды, помноженные водной рябью, бисером осыпают поверхность бассейна… Успокоенный и отдохнувший, иду в каюту, падаю на чистую влажную про- стыню. Фанера, выставленная в иллюминатор, улавливает движение судна и по- сылает на меня влажный неосвежающий ветерок. Сон приходит мгновенно. Вижу освещенную солнцем палубу, синее нежаркое небо и счастливейшего полутораго- довалого сынишку. Сынишка резвится – он между трюмом и фальшбортом, весе- ло лопочет, и я, радостный, ищу глазами жену, чтобы кивнуть ей: – Хорошо! Потом оборачиваюсь к сыну, вздрагиваю, хочу кинуться к нему и не могу оторвать от палубы ног. А сынишка вскакивает на кнехт, хватается ручонками