Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

412 413 Виталий Маслов «Ну что за человек!» пительный, столь прекрасный, что мне, измотанному недельной болтанкой, не- выносимо было смотреть на него. И я опустил голову, зажмурившись. А когда открыл глаза, то внизу, рядом с нашим захлебнувшимся бортом, вдруг разглядел в ураганном сумраке стаю крохотных птах. До сих пор не знаю, что это были за птахи. Для себя я их окрестил бегунками. Потому что по волнам они имен- но бежали, и даже вроде бы след тянулся в мерцающем, громыхающем месиве из воды и воздуха. Они то проваливались между волн, то врезались в пенистые гребни – эти крохотные существа, напоминающие чем-то наших стрижей. Бес- страшные, они весело – весело! – трепыхались, они как бы смеялись над оди- чавшим морем! И я подумал: сколько их сегодня волны схоронят, а потом ветра отпоют!.. Да, конечно, куда им до альбатросов! Но они же не просто летают, они кипят! Будто только тут, в урагане они и жи- вут по-настоящему! Будто птахи эти, которым не суждено подняться ввысь, имен- но в такую погоду радостно роднятся с небом! В тот день, единожды, истинная музыка – живая, трепетная – померещилась мне в бесстрашном полете бегуночков. А та прекрасная мелодия, которая всегда чудилась в гордом парении альбатросов, вдруг как бы застыла на одной ноте. «Ну что за человек!» Ледокол в порту, я на этом ледоколе гость, сидим с Георгиевичем в его каюте, беседуем. Неожиданно дверь распахивается, и на пороге – медведь! И к нам! Не скажу, что зверь громадный, видал и покрупнее, но это – поодаль, за бортом, а тут… Георгиевич – старый полярник, морячина давний – ударил резко пальцем по столу: – Фу-фу! Кто разрешил в каюту? Не дальше порога! Фу-фу, Миша! Медведь обиженно пискнул, выдвинулся из каюты задним ходом, а когда остались на пороге лишь лапы, да виновато склоненная голова, лег, с хозяина глаз не спуская. И лежит, постанывает, очень уж хочется поближе подойти, да не дозволенно. Минуты две так пролежал, на большее его терпения не хватило. Выгнул спину дугой круто-круто и, крепко держась за порог передними ла- пами, развернулся, протиснулся через дверь в каюту. И снова лег. И хотя весь он теперь в каюте, но лапы по-прежнему на пороге, и ругать его теперь вроде бы не за что. Поднимет голову, убедится, что Георгиевич тут, и опять спокоен. –До чего ж хитер! –журит Георгиевич, а сам довольнешенек. –До чего ж хитер! Мы беседуем, а медведь послушно за порог держится. Потом жалобно: «ы-ы-ы» и, не отрывая левую лапу от порога, правой к умывальнику тянется. – Попей, – разрешает Георгиевич. Миша расторопно встает на задние лапы, жмет на кран, сует морду в воду, в чистую по-флотски раковину. Гляжу с восторгом, но Георгиевич восторга не разделяет: – Фу-фу, Миша! И опять – пальцем по столу. Миша оглядывается, виновато тихонько взвизгивает, снова тянется к воде, но со дна раковины больше не пьет, а повернул голову набок и приложился, почти присосался к кончику крана. – Так-то, – наконец и Георгиевич, похоже, доволен. – А то – из раковины. По- росенок! И ещё раз я услышал строгое «фу-фу», когда пришла с берега женщина – тоже морячка, принесла свежий огурец и, с разрешения Георгиевича, на палубу в каюту. Миша, нетерпеливо заерзал, оглядываясь то на огурец, то на Георгиевича. – Можно, Миша! Как кинется Миша к огурцу! Хвать целиком – вроде и не бывало. На этот раз Георгиевич уже не по столу, а по Мишиному носу пальцем. – Фу-фу! Жадина! Ну что за человек! Этому тебя учат?! Выпустил Миша огурец изо рта на палубу и стал откусывать не спеша, по- немножку… Как Георгиевич воспитывал Мишу, я не видел и с чужих слов писать не буду. Скажу лишь, что на ледокол медвежонка принесли военные – зимовщики с по- лярной станции, когда было ему недели четыре, не больше. До того как попасть на ледокол, размещался он на станции вместе с маленькими поросятами, и на ле- доколе первое время… хрюкал. Еще не доел Мишка долгий парниковый огурец, – начальство береговое яви- лось: инспекторский смотр. Медведь этих товарищей тоже, конечно, интересует, но в первую очередь им все-таки показывай, в каком состоянии оборудование. И ведет Георгиевич инспекторов на мачту, к локационным антеннам, а Мишка – по отвесным скоб-трапам – туда же. Спускается Георгиевич в самую ледоколь- ную преисподнюю, в междудонное пространство, в шахту лага и эхолота – Миша не отстает. Но вылезает из шахты – не белый, а коричневый, ржавый. Печатать акты инспекция отправилась в радиорубку, куда Мише хода нет. Приходится Георгиевичу хитрить: попросил матросов отвлечь медведя, а сам вмиг – как провалился. Что сделалось! Медведь рычал, прыгал на месте – аж в со- седних каютах графины бренчали, вырвался из коридора на открытую палубу, ки- нулся искать папу – Георгиевича. Вечером, как обычно, Георгиевич ведет Мишку под душ. На этот случай в предбаннике ведро жидкого мыла для медвежьей бани стоит. Иногда Георгиевич выводил Мишу за пределы порта, и в городе медведь был спокоен, пока хотя б одним волоском чувствовал рядом ногу Георгиевича. Но сто- ило им разминуться, хотя б на шаг, Миша терял голову, ревел и, наводя на прохо- жих страх, откровенно трусил. А потом, когда стал Миша матереть, подарили его моряки-ледокольщики президенту Финляндии и отправили в дорогу в сопровождении Георгиевича. Мне случилось увидеть финский фильм: вот Георгиевич и Миша шествуют по Хельсинки, за ними – поодаль – толпа. Вот они в порту, Миша лезет на стрелу высоченного подъемного крана, – за Георгиевичем вслед, разумеется. Снова потом оказаться в Хельсинки удалось года через два или три. Рас- сказывают, что когда он подошёл к просторной великолепной Мишиной волье- ре и тронул решетку: «Мишенька» – громадный матерый зверь (теперь он стал по-настоящему матерым) с ревом кинулся к Георгиевичу, навалился на решетку, просунул на волю лапы, а папа Георгиевич гладил своего памятливого верного воспитанника и все успокаивал: