Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

402 403 Виталий Маслов Полвека сжигавшая душу при этом себе и детям портят, другие же – наоборот, – как Афанасья Степановна. Не было в деревне ребенка, которому бы она сопли не вытерла, перед которым бы, возвращаясь с болота, корзину с ягодами на землю не поставила: – Угостись давай! Зачерпни! Зачерпни! Будучи главной в роду, она помнила о каждом из маланьиных и прежде все- го – о бесчисленных детях. Даже в самое трудное время день рождения ребен- ка – год исполнился, или два, или семь – отмечался обязательно. Сушину-баран- ку, если есть, – имениннику, чашка чая, если есть, – гостям. Но уважить ребенка, не забыть о его празднике – обязательно! Когда Пётр Степанович уходил на войну, он не постыдился в последнюю мину- ту при людях сестре Афанасье поклониться, – видимо, чувствовал, что не вернется: – Не оставь сирот моих! Они потом тебя не оставят... Сменилось время. Разлетелись люди, отрываясь от родных корней кто с бо- лью, кто с облегченьем. И так уж вышло, что старопрежнее правило «Твоя доброта тебя согреет» потеряло силу... И в том – моя великая вина есть. Однако Афана- сья Степановна нового порядка вещей, при котором за доброту можно добротой не платить, так и не поняла до конца. Что делать, – неграмотная была... А может, не приняла такого порядка! На этом книга моя о земляках заканчивается. Документальная, можно ска- зать, книга. По-за ней остались только родственники близкие, но о них, если даже и написано, говорить публично ловко ли? Но разве даже того немногого, что сказал я о своей маленькой деревушке, о деревушке на самом краешке нашей земли, недостаточно, чтобы утвердиться в мысли: нет старых деревень с неинтересной историей, особенно если вглядыва- ешься в эту историю сыновним неравнодушным глазом! Более того, признаюсь: Сёмжа – может быть, самое незаметное из всех поморских селений, – обойди Бе- лое море, поднимись по беломорским рекам. Задумаемся над этим, задумаемся над этим и еще раз задумаемся. Да и только ли о Беломорье речь? Кое-кто кое-что уже знает о Николае Клюеве – поэте-крестьянине. Все знают Аввакума. Но разве Жмаев, к примеру, – не из той же породы, что и Клюев? Ищу- щих, проповедующих, страдающих и снова проповедующих! Не говорю о целях и истоках, в данном случае это нас не интересует, – говорю об одной из сторон нашего национального характера. А теперь спрошу себя: а зачем все это? Потеряно или найдено, но ведь про- шло! К чему ворошить? Авдотья Ивановна, жена Антипа Степановича, – того самого, травленного газом, ломаного, стреляного, – Авдотья Ивановна как-то, чтобы бригаду развесе- лить, рассказывала на пожне: – Была у нас в Койде баба... Уж до того хозяйственна, уж до того экономна, уж до того бережлива! Как-то мелет она кофей, и урони она зернышко. Дак четыре свечки сожгла – ту кофеину искала! Не так ли и мы порой – потери прошлые ищем? Не велики ли затраты? Думаю, нет. История – не кофейная гуща, и зерна её – не кофейные и не ал- мазные даже, а зерна живородящие... Мне писать о моих земляках не скучно. Более того – хочется сказать поч- ти кощунственное: мне писателем быть легко. Бери каждого, любого земляка, и пиши! И наплачешься над каждым – есть над чем, и возрадуешься – есть чему. И над каждым, в душу и в жизнь его вглядываясь, сам воскресаешь... Ни полюсом, ни космосом этого не заменишь. И стыдись соврать – перед героем своим стыдись. И не бойся суда иного, кроме суда собственной совести. И не переживай заранее – возьмется ли кто выстраданное тобой напечатать. Не в этом писатель!.. Да, конечно, верно объяснял Сумароков императрице: «Го- ворят, будто философы презирают... доход. Это неправда, ибо и философы едят и пьют». Но еще вернее и более по-нашему сказала Афанасья Степановна: «Мы – не овцы, чтобы за куском бежать...» И еще раз повторю: нам, представителям на- шего народа, есть кого и есть что писать! Может, поэтому такие мы все реалисты. И за это – ещё раз – поклон отечеству нашему. 1983–1986 Полвека сжигавшая душу (вместо послесловия) Мурманск. 28 июня 1989 года. Звонок, на пороге – седая до белизны житель- ница дальнего Нарьян-Мара Таисья Вениаминовна Коткина. Еще не раздеваясь, протягивает казенную со штампом бумагу: «...Ваш муж КоткинФилипп Петрович похоронен 29 апреля 1942 года на высоте 341,1». Сорок восемь лет ездила, искала, запрашивала, и вот – этот листочек. Склонили мы молча головы... Сообщение о гибели Филиппа Петровича пришло тогда же, в 1942-м, хотя и не сразу. Однако не было указано в нем, где погиб Филипп, где те камушки, пе- ред которыми могла бы она, его жена, его Таисья-Таисьюшка, колени преклонить, на которые могла бы слезы уронить. О, тот страшный, тот трижды страшный день 42-го года! С одной почтой – три похоронки сразу в их семью: Клавдий Вениаминович, Филипп Вениамино- вич, Филипп Петрович... И вот спустя почти полвека такая бумага: «высота 341,1». Спасибо добрым людям. – Улетела из дому – бросила все так, ключ в двери забыла повернуть, – огля- дывая себя и как бы извиняясь, сказала Таисья Вениаминовна. – С аэродрома по- том уж позвонила, чтобы замкнули. Из Нарьян-Мара – в Архангельск и – удачно получилось – сразу самолет на Мурманск. Сидим, пьем кофе – крутой, крепчайший, из самовара, по-ихнему, по-нашему. Когда-то мы в одной беломорской деревне жили, крыльцо к крыльцу. Но за три года до войны отец Таисьи, лоцман только что ликвидированной лоцманской ар- тели, дабы не оказаться в колхозе, завербовался и уехал с семьей дальше на вос- ток, за полуостров Канин, за Чешскую губу – треть деревни туда уехала. Однако как только громыхнула война и нависла опасность над всем нашим Отечеством, мужики-переселенцы, недовольные властью и бежавшие от нее, по-