Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

366 367 Виталий Маслов Сестры пеленавшая младенца, успела лишь схватить его со столика и к подволоку под- нять. И дверь заклинило, не выскочишь наверх. Зоя Евлампиевна была в корме, где школьники. Из кубрика высыпали на па- лубу, на корму, за Зою держатся: «С тобой! Вместе!» – «Чего пугаться-то? Боль- шие уже! Всю одежонку на себя наденьте и застегивайтесь!» А сама – к носовому кубрику. Из деревни, как катер носом под воду пошёл, видели: матери давно уж с уго- ров его выглядывали. Что с ними стало – вспоминать тяжело. И сразу же – заряд снежный, ноль видимость... Когда всех спасли и более или менее все успокоилось, вот что мне тогда из рассказов в память врезалось. Когда из носового кубрика женщины с детьми были вызволены и все, что можно было сделать для спасения собственными си- лами, было сделано и оставалось только ждать, – вот с какой молитвой обрати- лась к небу Зоя Евлампиевна, она и тогда в бога верила и теперь верит: «Никола Угодник и мати Пресвятая Казанская Богородица! Спасите детей и души наши!..» Детей. И ни о чем больше... Годы спустя в рассказах о том, что случилось на кате- ре, появились, так сказать, разночтения, но эту молитву и сейчас вспоминают все одинаково. Когда же саму Зою Евлампиевну спросил недавно о той аварии, она про молитву не вспомнила, зато рассказала вот что: – Катер-спасатель близко носом подошёл, стали с него нагрудники и круги перекидывать. Ихнего-то капитана женка с ребенком у нас на «Связи» была. Вот капитан-то спасательный-то круг ей прежде всего в руки и кидает, ведь минута все решить может, а жена-то схватит круг и дальше кому передаст. Он – снова ей, потому что кругов всем не хватает, а она опять дальше передаст! Так ей самой и не досталось... Поклон запоздалый мой вам, земляки и землячки мои... Хочу быть достой- ным вас. Хочу, чтобы внуки и правнуки наши знали о вас как можно больше, что- бы человечность ваша – вот что прежде всего передалось им по роду. И если б умел я молиться, вот о чем, подражая Зое Евлампиевне, просил бы я небо: «Никола Угодник и Пресвятая Казанская Богородица! Пусть потомки наши будут столь же мужественны и самоотверженны...» Однако сколь же многословна и постна моя молитва, если рядом такое: «Спасите детей и души наши!» Затевая этот рассказ, я перед всем миром, перед земляками моими – сёмжа- нами бывшими, перед живыми и мертвыми, – особое слово хотел сказать, может быть – главное слово, о двух сёмженских женщинах, которые были, всегда были и остаются для меня – не святыми, не то слово!.. В самое трудное время они были для деревни – как совесть наша, как главный стержень духовный. Опора на него, просто оглядка на него многим и многим помогла не качнуться, не согнуться, не упасть. Ни о ком я не боюсь писать более, чем о них: боюсь неверного слова, боюсь, чтобы чье-то нерасположение ко мне лично не перекинулось бы невольно, не стало бы отношением к тем людям, о которых хочу писать. Клавдия Семёновна и Пелагея Максимовна... Клавдия Семёновна – сестра Шуры Навагиной, урожденная Филатова. Пелагея Максимовна – урожденная Сопочкина, из Мезени. Мои первые школьные робкие стихи были написаны о них и посвящены им: Клавдии Семёновне, Пелагее Максимовне и Варваре Семёновне – ещё одной се- стре Шуры Навагиной. В свое время Варвара Семёновна была лучшим животно- водом района. Когда расформировывали и сформировывали, соединяли и рассо- единяли всех и вся, я полагал, верил, что все – к лучшему. Но когда вдруг увидел Варвару Семёновну в Архангельске – она мыла пол в трамвае зимой, я впервые подумал, что дело худо... Спасибо районной газете «Маяк коммунизма», она стихи напечатала. Триж- ды спасибо тем, кто по моей неопытности назван был в стихотворении собствен- ными именами, – они простили, не заметили, не упрекнули... Тетя Клаша, Клавдия Семёновна... Оставил её муж Артем Никифорович, председатель колхоза, уходя на фронт, в чужой комнате: не тем занят был, некогда было для себя строить. А у ней – чет- веро на руках... В Сёмже бездомность такая – случай единственный... Что ж ты, Артем Никифорович, председатель, дядюшка... И опять мы сенокоса, страды главной бабьей, касаемся, ибо самый-то млад- шенький у Клавдии Семёновны остался от отца грудной, а направлена она была в то первое лето на самые дальние покосы, в Пыю-реку. И винить за это некого, она, может, лучше всех это, по праву жены Артемовой, понимала. Ведь у кого тог- да детей не было, не оставишь всех в ближних бригадах... Да и к тому же, говоря по чести, для нее с тех пор, как война началась, круглый год страда. Ведь где и кем в колхозе не работала, – разве только председателем не была! И как ни билась, ни дня ни ночи не знала, лишь бы семью, детей сохранить! Но и это диво ли? Див- нее другое: не только стона-жалобы, не только хныканья никто от нее не слыхал за все годы – настроения неровного не видывал никто! Более того, и другие при ней стыдились жалобиться и жаловаться. Старшие девочки, Анюта и Маша, – старшие, но, невеликие, – на все лето оставались дома за полных хозяев: и братик Геня маленький на них, и корова Ве- нера грозная на них. Без коровы-то неизвестно как бы и выдюжили... У тети Кла- ши характер добрый и ровный, но жесткий и резкий – был и есть, и было отчего. Венера ихняя, мне казалось, вся была в нее, только доброты не было. Вот от кого поплакал я когда-то! Только-только отвернись от нее, тут же рога в сторону и – ищи ветра! И все стадо за собой уведет, никакие засеки-осеки в лесах и лугах её не держали... А второго сына, старше Геннадия, – Николая, шестой год ему шел, когда война началась, – тетя Клаша с самого первого лета повезла с собой на сено- кос. Да не ребенком, а работником: кучи возил, трудодни зарабатывал, надо было Венеру держать, каждый клочок сена, полученный на трудодни, – ей. И Нико- лай, можно сказать, вырос на коне. А после четвертого класса, естественно, уже и на путину зимнюю с чужими людьми пошёл. И на летнюю тоже. Мне всегда стыдно перед земляками-сверстниками, и от этого никуда не уйти. После четвертого я, единственный из одногодков, уехал в пятый класс. Пусть и пропустил один год, но поехал. А когда после семилетки поступил в мореходное, на готовые харчи, и приехал из Ленинграда первый раз в деревню – упитанный, в форме флотской казенной (это когда для тех, кто работал безропотно, и фуфайка была великая роскошь), – больше всего мне было стыдно именно перед Николаем, которого к тому времени уже чуть ли не за старшего метали с путины на путину, с работы на работу. И все – за палку-трудодень, в лучшем случае, когда на промыс- ле, – за кормежку... Тогда, по неопытности, я, уже напечатавший те стишата, поо- бещал ему, что обязательно когда-нибудь напишу всю правду. Эка хватил!.. До нас сказано: суленого-обещанного три года ждут. Прошло не три – ровно тридцать,