Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

360 361 Виталий Маслов Лебединое озеро кретные ключи от рая господня, знал на память множество мест из Библии, а с дру- гой – в то же время говаривал, что ездит к местам идолопоклонства – в Кузьмин перелесок и в верховья реки Неси. Не потому ли он в конце концов, ожидая, види- мо, конца своего, и переехал за год до смерти на Несские озера?!.. Хотя временами он и выглядел по-настоящему безумным, безумие его носило какую-то странную логичность. Иногда он, кажется, разыгрывал безумного, чтобы скрыть, что у него бывают затмения настоящие. Разговоры о небесных ключах и поиски ключей мне казались почему-то именно таким мнимым безумием. Как-то, зная, что он приехал в деревню и остановился у соседей, я пошёл туда. Кроме Карпа Мартыновича у соседки сидело с десяток стариков и женщин, старых и не очень, пришедших отчасти поговорить с Карпом – отношение к нему было в де- ревне по-прежнему хорошее, нормальное, отчасти – нельзя ли рыбы у него купить: иногда он привозил. На передней стене, на полочке, чисто горела пятнадцатили- нейная лампа. На столе – самовар, обычный, ведерный, а также хлеб, оладьи, сахар, масло – то, что всегда бывало у соседей на столе. И то, что принес с собой Карп Мартынович: бутылка спирта, уже на треть опорожненная, и строганина – добрый, шириной с ладонь, мороженый кусок от упитанного оленя. Две стопки были под- винуты к краю стола, видимо, Карп приглашал выпить тех, кто был в комнате. Он сидел на лавке за самоваром – в длинных пимах, в шевиотовом пиджаке, растре- панный, черный от ветра и солнца, вспотевший. Когда он приканчивал очередной стакан, хозяйка подходила к столу, наливала ещё один и возвращалась к курятнику, что через комнату напротив, чтобы не спиной ко всем остальным быть. Остановившись у порога, какое-то время я оставался незамеченным, полати заслоняли меня от лампы. Карп Мартынович и старики о чем-то негромко, но до- вольно бурно рассуждали. Он цитировал (говорил, что это – от Луки, а старики – что от лукавого), и бабы (это уже иное поколение сёмженских баб, не те, кто ездил когда-то соседние уезды в свою веру переводить!) шептались неподалеку от меня: «Никакой он не глупый – прихиляется!» Когда я шагнул от двери на свет, он тут же отреагировал, и, пожалуй, недовольно: – А! Это ты – в очках?! – И, словно мы виделись с ним вчера, а не три года назад: – Вот ты – ученый! Опять же я не помню, что он цитировал, но помню, сказал ему, что его толко- вание цитат – не совсем... Он недовольно царапнул меня взглядом, отозвался отрывисто: – Ты на попа, что ли, учишься?! Выпей! Потом, уже после его смерти, я видел у Ивана всего лишь одну церковную книгу, оставшуюся ему от отца. Это был большеформатный старопечатный «Апо- стол». Но и эта книга, по всем признакам, уже давным-давно служила семейным фотоальбомом. В ней были снимки военных лет: то на оленях Карп – в обозе лег- ком перед походом в тыл врага, то в летней флотской форме – матрос-северомо- рец. Если он и читал когда-то церковные книги, то, вероятнее всего, брал их у той нашей соседки, у которой обычно останавливался: было у нее всяких книг. Кажется, он недолюбливал меня. Или за то, что, в отличие от большинства сёмженских жителей нового времени (как быстро сменилось!), я был знаком, пусть самую малость, и с православием, и со старообрядчеством и мог их различить хотя бы теоретически, и это, даже в мое отсутствие, мешало его вольному воображению, полету фантазии при объяснении чего бы то ни было. Или – что он, однажды пообе- щав мне что-то, хоть я и не напоминал, долго не мог обещания выполнить... Пьяного, особенно когда он «глупал» и искал ключи в самых непотребных местах, не все пускали его в дом, и, понятно – неистребимая поморская привер- женность к чистоте никак не ладила с его обликом с таким: он вызывал не только жалость, но и невольную брезгливость. И нередко в такие периоды он уходил ночевать в теплые бани, которых, бе- лых, было в деревне почти столько же, сколько домов. Чаще других пускала его в дом, даже пьяного, но не после «ключей», Клавдия Семёновна, тетя Клаша, он соглашался лечь только на полу и отказывался от всего, кроме фуфайки под голо- ву. Клавдия Семёновна и с ним, как со всеми, была резка, но жалостлива. А тут ещё и память, что был Карп Мартынович приятелем погибшего на войне мужа – Ар- темия Никифоровича. Отсюда же, вероятно, заботливое, всепрощающее отноше- ние к Ивану Карповичу со стороны одногодка его – Николая Артемьевича... Когда дом и домовая церковь в кельях сгорели и остался Карпу Мартыновичу только хлев монашеский бывший, Клавдия Семёновна помогла раздобыть для хлева ко- сяки и рамы, а Карп Мартынович пообещал тут же: «Ладно! Я тебе мяса привезу!» – он тогда держал с полдесятка оленей. Помню, что он выполнил обещание не сра- зу и переживал это, даже избегал тети Клаши и как бы тоже сердился при этом на нее – таков уж был характер. Расставшись со взрослым сыном Иваном, пожертвовав ему реку Пыю, он остался один. Не бывал на людях по полугоду. Считал себя полностью свободным (и говорил об этом). Потому как, рассуждал он, не он бросил семью свою, напри- мер, а его бросили... На что он покупал чай, сухари, мыло, патроны, батарейки, штаны и рубахи? Он до конца по-прежнему хорошо промышлял, в основном куниц, и до случая, о котором ещё расскажем, сдавал государству. Еще и на спирт хватало – предпо- читал угостить, чем угоститься за счет других. И без мяса не жил: и себе пища, и собак чем-то кормить надо. И вот кто-то где-то куда-то заявил, что «Карпа убил лося». Когда Карп Мар- тынович в очередной раз появился в Мезени с куницами, сразу же получил по- вестку в суд. Явился. – Застрелил лося? – Застрелил. – Знал, что нельзя? – А кто может знать, что можно, а что нельзя в лесу? Присудили платить штраф. И штраф-то очень немалый. И вот пошёл Карп Мартынович через зал по проходу к двери. На полдороге его окликнули со сце- ны – не то судья, не то обвинитель: – Так что, товарищ Терентьев, будешь ещё лосей стрелять? Оглянулся, постоял, ответил: – Вроде умный человек, чисто одет, а что говоришь? Бог даст, дак неужели мимо пройду? После этого товарищ Терентьев не сдал заготовителям ни куницы, или, как тут говорят, ни шерстинки. И потому изъять у него в счет штрафа хотя бы копейку было просто не из чего. Как-то, года за четыре до его кончины, я заговорил с ним о пенсии: имея столько лет охотничьего стажа, оформленного договорами, он, вероятно, дав- но бы мог получать и на чай, и на хлеб. Спросил, не помочь ли в оформлении бумаг.