Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

36 37 Виталий Маслов У Стивидорного Пётр провёл рукой по шее. – Никогда не прощу себе того мученья, которое Глафире принес. Но жена и тут меня простила. Чем она лечила меня, как согревала? Если бы сказали, что она рану мою языком зализывала, поверил бы... И ни разу не сорвалась, ни разу не закричала. Только нож никогда под руку мне не попадал. ...Время шло. Не мог я больше так жить, на месте, чтобы за руку водили. Но и Глафире ничего не говорю, новое беспокойство не хочу доставлять ей. Вый- ду, постою у входа, послушаю ветер и возвращаюсь обратно в чум, к очагу. Выдался как-то перед Новым годом день хороший. Зимовали мы в лесах по реке Кулою, к Пинеге поближе, там, где много раз до войны стояли. Заметил я, что ветер не меняется уже неделю, дует ровно и спо- койно... Слышу, сын от матери из стада приехал. Его Глафира рано начала с собой возить: нужда заставляла, да и в чуме оставлять не с кем было. Подъехал, кричит: – Папа! Мама сказала, что приедет! Вместе будем Новый год встречать! – Очень хорошо, – говорю, – сын. А оленей погоди распрягать. – Почему, папа? – Дай хорей и вожжу, сын. Садись рядом. Только не подсказывай и смотри, чтобы от чума далеко не уехать. Поднял я хорей. Рука дрожит, словно в пропасть прыгнуть собрался. Хлест- нул вожжой. Поехал! Держу ветер на щеке, погоняю оленей. – Направо островок леса? – сына спрашиваю. И голоса своего узнать не могу. – Да! – отвечает, а сам аж повизгивает от удовольствия. Гоню дальше. – Теперь вдоль ручья едем? – Да! Повернул обратно к чуму. Лицо горит. Сам правлю! Вдруг сын за руку схватил: – Папа! На чум наедем! – Спасибо, дорогой! Только маме ничего не говори. Счастье принес мне Новый год. Я уже верил, что буду ездить сам. А Глафира моему хорошему настроению рада! – Ты, – говорит, – у меня сегодня как именинник... Выпили по стопочке, а когда спать легли, она осторожно, намеками сказала, что в животе дитя колотится. День назад это было бы для меня ударом, а тут подарком драгоценным обер- нулось... Зрение не обрел, а человеком стал себя чувствовать. Вскоре девочка родилась, Федорка, с которой сюда приехал. Потом ещё сын. Сегодня уже и Федорка большая, считай, шесть лет, как с войны вернулся. Сани делаю, обувь шью, стараюсь, как могу, научился. Старший сын сейчас в интернате остался. Два года из-за меня пропустил, де- сяти лет в школу пошёл, дождался, пока Федорка с отцом стала ездить... Пётр глубоко вздохнул. – Так вот и живу. Езжу. Где по ветру, где наугад, а в основном надеюсь на ре- бячий глаз да на свою память... Давай выпьем ещё по полстопочке и кончим. Дети бы не заметили, что папка навеселе. ...Сначала ввалились гурьбой ребятишки – в снегу, озябшие. Которые чужие, которые хозяйские – не разберешь. Следом за ними не вошла – перекатилась через порог Федорка. Потом вернулись рыбаки из магазина, запахло сыром, ма- хоркой, спиртом. Не успела закрыться дверь за убежавшими детьми, вошла бабка Ильинична. – Ну, гостюшко, – сказала она, – твои ко двору подъезжают. Пётр, неподвижно слушавший, что происходит в комнате, улыбнулся и встал из-за стола. Он пошёл на улицу в рубашке, с непокрытой головой... Последний раз я взглянул на Петра лунной ночью, сидя на задних нартах огромного, уходящего в тундру оленьего обоза. Стучали рога. Как вчера, резко вздымался черный крест, но сегодня тень его, не достигая земли, терялась в теку- чей серебристой позёмке. Эта же поземка скрывала ноги Петра, и мне вдруг показалось, что сам он вы- растает из лохматого снегового потока. 1962 У Стивидорного 1 На сенокос в том послевоенном году приехали с харчами настолько скудны- ми, что старуха-бригадир, оглядев тощие бабьи узелки, сказала за первым же чаем: – Голодом много не наробишь. Отправлю-ко мужика нашего на промысел. И, обратившись к мальчишке лет двенадцати, попросила: – Бежи-ко ты, Артюга, сбегони до Стивидорного, до избы. Места там хоть и грязноваты, а для камбал приемы. Пока здесь у нас косьба да гребля, и без тебя пай твой отмашем. Смело дня два, а то и три там отдыхай. Ну, а подойдет в зароды метать, тогда не до камбал. Стол на пожне – две длинные-предлинные доски на толстых чурках. С одно- го торца сидит – по штату – бригадир, Артюга – с противоположного. Бригадир улыбнулась Артюге беззубым ртом, а в глазах – забота. Солнечное пятно, скользившее по пожне светлой зеленью, набежало на бри- гаду. И все за столом оглядели внимательно и бригадира, и Артюгу. У бригадира волосы седые попереди платка блеснули – будто белесая вода прибрежная. А по лицу, не поддающемуся ни заветрялости, ни загару, – серые мел- кие пятнышки, вроде дробью кто саданул. Артюга, подперши подбородок черным, в кровавых трещинках кулаком, поси- дел с минуту не отвечая, невозмутимо, словно не слышал, и не одна из баб вздох- нула, разглядев не только то, что большеглазое его лицо обшелушилось на лбу, но и то, что сквозь черноту весеннюю проступают испитость и синеватая блед- ность. Артюге же самому эта минутная выдержка нужной казалась, потому что он – мужик, да ещё и единственный в бригаде. Поднялся неторопливо, отошел от стола и, глянув на бригадира исподлобья, тоном не просто взрослого, но стар-