Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

358 359 Виталий Маслов Лебединое озеро тывается все дальше от обрыва, и отраженье радужное в мокром пологом берегу, по- качиваясь вместе со мной, не полудужьем сбегается ко мне от уреза моря, а прямыми многоцветными, дорожками. Дела, которые должен был сделать на берегу после пол- ной воды, сделаны, поэтому иду к деревне не торопясь, понимаю, что такой порази- тельной красоты, такой минуты – тишина, душевная уравновешенность и освещен- ный радугой бескрайний предрассветный мир – может в жизни не повториться... А потом, уже перед самой Сёмжей, с другой стороны, с противоположной, из развала Церковного ручья ударило навстречу радуге продравшее глаза солнце, и оказалось, что тень моя легла, бесконечная, через залив – точно к центру ду- ги-радуги... Я шел дальше, сдвигалась радуга, сдвигалась тень, и все равно – к цен- тру. И подумалось: значит, для каждого из девяти человек, которые идут сейчас по берегу поодаль друг от друга, радуга – своя? И вообще, выходит, для каждого человека – своя радуга? А в жизни? Каждому ли светит радуга – хоть какая-нибудь? В феврале семидесятого узнал я из письма, что в восьмидесяти километрах к северо-востоку от Сёмжи, на Несьских озерах, скончался Карп Мартынович Те- рентьев – Карпа. Приехали, мол, счетчики с переписью, а он мертв... Через Сёмжу, через монтеров-связистов, разыскали его сына Ивана, и тот улетел хоронить. Быв- шая жена Карпина с младшим сынишкой осталась в Мезени, не полетела... Хочу записать несколько слов о Карпе Мартыновиче. Он был самой приметной – экзотичной, что ли, – фигурой, которую я знал с детства. Нас им пугали, но никто его не боялся. И сынишка мой, живший в Сём- же зимою с шестьдесят седьмого на шестьдесят восьмой год, присылал мне рисун- ки чаще всего о Карпе: «Карпа на лыжах», «Карпа» и так далее, и выглядел Карп Мартынович на этих рисунках добряком из добряков. Хотя вид его... С огромным хрящеватым носом, с пронзительным взглядом глубоко упрятанных глаз, не бри- тый и не стриженный после возвращения с войны, он был похож на того, кем он и был, – на лесного человека. Длиннющие волосы его чуть курчавились, хотя и были явно жесткими и редко мытыми, а борода росла так, как растет у коми, – оставляя лицо открытым. Он был, я думаю, коми-ижемец, хотя и рассказывал как-то, что родился на финской границе, – к тому времени и вправду много ижемцев перешло на Коль- ский полуостров. Но в числе совсем немногих семья Карпа вернулась на Печо- ру. Чем это было вызвано, он не помнил или не говорил. Жизнь на новом месте (вернее – на старом) почему-то не пошла: жили в полуземлянках-буграх, потом ушли с Печоры на Пешу-реку в работники к богатым ижемцам (Карп называл их не то по фамилии, не то по прозвищу – Баричами). В те времена, когда ходил Карп со стадом у Баричей, в местах зимних выпа- сов – в Совполье – совершилось преступление: был заарканен, утащен за оленями волоком и утоплен в проруби председатель сельсовета. В преступлении оказался замешанным и ближайший родственник Карпа, которому за это дали, учитывая происхождение (нацмен, бедняк) и забитость, кажется, два года. Тогда все это для Карпа, для его психики, прошло вроде бы бесследно, хотя, говорят, переживал случившееся страшно, однако многие годы спустя, после новой, уже собственной беды совпольское дело сказалось, вероятно, не в последнюю очередь... А жизнь менялась так и такое вытворяла порой с людьми – иногда не зна- ешь, верить или нет. Вдова бывшего хозяина вышла вдруг замуж за собственного работника, за Карпиного брата, а дочь свою выдала за Карпа! И стала она таким образом для Карпа сразу и теща, и невестка одновременно!.. Соглашаться с тем, что кулаки таким образом спасались от раскулачивания, не обязательно, но уж так вышло. В колхоз Карп не вступал, стал работать по договорам с охотконторами, посе- лившись с семьей неподалеку от бывших сёмженских келий. В кельях тогда ещё проживали бывшие монахини во главе с бывшей игуменьей: держали корову, сда- вали по твердому заданию налог за нее, а для прожитья сажали лук и репу, ловили рыбу в озерах. Потом насельницы выехали в Сёмжу, их к тому времени в живых осталось лишь двое: Марфа слепая и Марфа кривая – один глаз на двоих. Прочие успели погибнуть на реке: то масло повезли по половодью сдавать – срок по твер- дому заданию был жесткий, на распуту срок не глядит; то – несли то же масло и, пе- реходя через реку по живому льду, провалились... По выезде в Сёмжу последних двух монахинь Карп Мартынович сделался единоличным хозяином келий. Жить там было где, росло семейство, на промысел он не обижался (особенно после того, как в тридцать восьмом году большинство сёмженских охотников-промысловиков переселились на берег Чешской губы, образовав там новую деревню), по сдаче пуш- нины постоянно ходил в передовиках, а те из охотников, кто ещё оставался в Сёмже, ему не мешали, были чаще всего в приятельских с ним отношениях. Своя беда стряслась с ним вскоре после возвращения с войны. Спускаясь по вешней сумасшедшей воде из келий в Сёмжу, налетел на что-то подводное, спа- сти сумел лишь жену и двух детей, вся остальная семья погибла. Рассказывают, что среди утонувших была единственная дочка Карпа Мартыновича – красоты, говорят, неземной... С того дня он переменился. Ему казалось, что случившееся – это плата за страшное совпольское дело, за преступление родственника и даже за гибель монахинь, хотя тут он, кажется, уж совсем ни при чем был. Если прежде многие считали Карпу по привычке как бы темным (хотя он к тому времени был хоро- шо грамотен), но не глупым ни в коем случае, то теперь он стал больше говорить, и увидели люди, что никакой он не темный, а вот на помешанного, на глубоко помешанного смахивать порой стал крепко. Для ближних странности его стано- вились все более невыносимыми. Жена вынуждена была уйти, жаловалась, что сама глупать начала, боялась совсем сойти с ума. А ведь у нее – дети: кроме двух спасенных, Ивана и Валентина, ещё один родился. Отделившись от Карпа, жила поначалу в Сёмже, в пустовавшем доме Ивана Васильевича Филатова, умершего в лесу, а потом – чтоб подальше от своего Карпа – уехала с детьми, с двумя млад- шими, в Мезень. Один из этих двух, Валентин, вступил потом, возмужав, в олене- водческий колхоз (или, как мать не без гордости говорила, «ушел в стадо»), же- нился, стал человек уважаемый, мать на него и опиралась, а вот у самого старшего, у Ивана, который остался с отцом, жизнь не сложилась. Иногда он охотился, ино- гда работал в путевом посту, иногда прибивался к матери ненадолго, иногда ока- зывался вроде как на иждивении отца. Однако не тот был Карп Мартынович, чтоб такую жизнь сыну позволить, и одно время даже разделился и с ним: себе оставил леса по реке Сёмже, Ивану – соседнюю реку отдал, Пыю. Мировоззрение Карпа Мартыновича при полной его осведомленности – он не расставался со «Спидолой» – до конца дней являло собой странное смешение идолопоклонства и православия. С одной стороны, в минуты затменья он, отбро- сив все на свете и ни на кого не обращая внимания, неделями искал вполне кон-