Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

356 357 Виталий Маслов Лебединое озеро ли по дороге застрянут – сапоги не вытащить. Такая вот команда-артель. В центре устья, на самых быстрых и бурных местах (а все устье – от берега до берега по дуге – треть километра, не меньше), становятся самые шустрые и опытные. Пацаны или позади опытных, или там, где воды потоньше, чтобы не столько сачили, сколько учились. Старухамже – тем частенько вообще не велели в воду с отмели спускаться: – Небось, Григорьевна, сапоги-то, бахилы-то, текут? Стой тут с краю на кам- нях, не мочи ног! Потому что и другое незыблемое правило было: в чей бы сак рыбина ни попа- лась, делят её на всех, кто на устье, поровну. Так что и Агриппина Григорьевна, мочила ноги или нет, долю свою, пусть с ладошку всего (семга ведь!), получала обязательно! Сколько я помню, лишь дважды нарушено было это правило. И оба раза – теми, кто по силам и по возрасту не должен был на устье присутствовать. Один – свой, доморощенный – встал в самом лучшем месте, подставил сак, подхватил ры- бину и – на плечо, всех стариков с носом оставил. Другой – в форме, неместный, свалившийся неизвестно откуда. Без сака, с топором. И даже не сам уловил, не сам зарубил, а у детишек рыбину, ими высаченную, унес. Как, даже со стороны, стыдно было сёмжанам перед ребятишками! А в первую голову – перед тем из них, кто эту рыбинку высачил: чуть повыше стола мальчишечка был, белоголовый и хрупкий... Форменного этого, в кокарде и маскхалате, хотел бы назвать и назвал бы по име- ни, да не знаю, да и надеюсь, что не упадет на нашу землю это г... ещё раз. Не назову здесь и того, доморощенного. Во-первых, его уже нет в живых, – позорное то дело случилось давно, вскоре после войны. Во-вторых, ему и так ещё не раз придется перевернуться на том свете из-за собственной жадности: когда внуки и правнуки будут поминать его недобрым словом. Ибо позорное то клеймо устьевское нести и нести теперь уже им – по роду. Однако и устье – не до смерти. Как ни оттягивай, а приходит время – и даже оно, устье, становится старику не под силу. И тут, казалось бы, тем, у кого нет в се- мье добытчика, приходило самое время руку протянуть. Куда уж, кажется, деться от этого?!.. Однако и тут – добра душа народная! – нашелся выход, способ, что- бы сделать милостыню вроде бы как и не милостыней. В этом крайнем уж случае иное правило, освященное обычаем, в силу вступало: самый первый улов на пу- тине – на зимней ли, на вешней ли – отнести старикам и старухам, у которых нет в семье добытчиков-кормильцев. Неважно, что сами рыбаки-промышленники ещё и не попробовали. Нарушить это правило считалось грехом. Помню, сосед наш бездетный махнет мне тихонько: «Сбегони! Отнеси!» и зачерпнет из ведра миску селедок свежих. А мы – с радостью. Еще и потому, что сколь бы ни было тяжкое время, а найдет где-то старик ли, старуха ли и обязательно тебе, посыльному, го- стинец протянет, пусть хоть самый крохотный леденец, может быть довоенный: – На! Хороший парень! Это, вероятно, тоже правило было – гостинец посыльному... Обедаем как-то с добрым человеком, и окажись на тарелке у одного из нас чуть ли ни целая птаха, даже от грудной кости горбатенькой ни единый отросто- чек не отломлен. Товарищ и говорит: – Не будем эту кость ломать! Высушу – игрушка сынишке! Для нас прежде лучше забавы не было, чем такой плужок. – Плужок? – удивляюсь. – А у нас говорят – олень! Насобираешь таких, обоз выстроишь – через всю комнату! И рассмеялись. Ясно же: у них живут землей – значит, для них плуг, мы от промысла да охоты кормимся, значит – олень. Так же как у них – подпасок, у нас – зуек. Все верно! Забота о человеке слабом, в какой бы форме она ни проявилась, – это, может быть, главная, основная черта нашего национального характера. Она для нас – что та кость грудная для птицы. Не к ней ли крепились наши крылья, когда вздыма- лось на невиданные высоты Отечество наше? Сёмженское устье в том значении, о котором я рассказывал, кончилось эф- фектно и совсем не буднично. В тот день на устье стояли шесть старух и пацан. Вода оказалась удачной: высачили рыбину, пусть и небольшую. И уж прилив с моря подошёл, воду речную на перекате подпирать стало. И Мария Егоровна, в чей сак заскочила рыбина, уже несла добычу к узенькой каменистой отмели-рел- ке, на которой стаивала когда-то, глядя на устье, добрая Агриппина Григорьевна, – тут, на релке, рыбину обычно и резали и делили. И вдруг – вертолет. Круг над устьем делает! Пацан первый понял, чем пахнет, рванул на Заречье, там берег тверже и лес недалеко. – Кидай рыбину! – кричат старухи Марии Егоровне. – Греха не уберемся! – С ума сошли?! Если б она хоть живая! Не кинула! И впервые не пришлось старухам по илистой липкой отмели домой брести – в деревне под окнами вертолет высадил. Штраф за браконьерство и штраф за рыбину Мария Егоровна из своей не- великой пенсии выплатила: кое-кто из старух по пятерке помог, что ни говори, вместе перед законом грешили. Другие в долю входить не стали, промолчали, по- тому что она, растакая, хоть и приняла потом всю вину на себя, но не послушалась, не выкинула рыбину в море... С тех пор старики и старухи на устье не ходят: им ли от вертолетов убегать! Те- перь на устье – люди в силе. Саков-флагов мы теперь, конечно, не увидим. С таким орудием идут, чтоб и невелико и чтоб сразу тонуло, если выбросить. Рыбину пора- ненную – то без носа, то без хвоста – чаще упустят, чем поймают: сиганет в послед- нем броске отчаянном – только кровь неяркая по быстрине мутной. И не диво, если найдешь вдруг на берегу в заплестке рыбину кислую, изуродованную. Никого не виню, отнюдь, – не ради этого пишу. Но гляжу на нее, и кажется – вроде это и не рыбина вовсе догнивает – без хвос- та и без головы... Лебединое озеро Перед рассветом встала радуга над Замезеньем – от ручья Студеного до устья речки Ольховки. Потом, оттого что я иду, она сдвинулась в ту же сторону, что и я, – к морю, к мысу Масляному. Вода морская с отливом стремительно отступает, отка-