Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

340 341 Виталий Маслов Не пойди Анисья за Ивана – Жалко? Улыбнулась, на этот раз – почти со слезами: – Не потому... Горят-то книги худо, а устье-то у голландки низкое, а мне – рожать пора, постой-ко на коленях-то, поворочай эти книги в печи ночь напро- лет... А те книги, церковные, которые на сохранении у Паисия были, и иконы тоже Никифор Назарович, говорят, в колодец рядом с домом соспускал и сена зарод на этом месте много лет потом ставил. – А где та книга громадная, больше двери, что на повети у Никифора стояла? Во время войны мы тайком поля у ней обрезали – как раз по размеру тетради по- лучались из этих полей. – Эту в колодец не втолкнешь. На растопку ушла... Сам-то Паисий на Печоре умер. А братья его... Назарушко-брат, ты знаешь, со зверобойки не вернулся, брат Александр в германскую войну в плену погиб, ещё один, Иван, в Сёмже до конца оставался. Попом его все звали, хоть попом Иван никогда не был, – из-за книг тоже, наверно... В эту войну ему – за шестьдесят уж. И так-то нездоров был, а тут ещё и от голода вспух. И старуха в цинге свалилась. И вдобавок ко всему – похо- ронка, сын Иона погиб... Надел старик лыжи: одна была надежда – лес. И удачно: две куропатки в силки добыл. Втянул добычу через рукав под малицу живьем – чтобы старухе посвежей. И – не дошёл. Нашли его не столь и далеко от деревни. Сам-то уж замерз, окоченел давно, а куропатки за пазухой – ещё живые... В том году, когда все мои попытки заполучить где-нибудь журнал «Церковь» окончились неудачей, пошёл я к бабке Жмаихе. Она жила в новом, только что построенном доме с Мартемьяном Ивановичем и его женой Анной Тихоновной, позади того длинного, переломившегося посредине дома, который вывезен был когда-то из Старческого злополучного бора. Найти журнал в Сёмже, у бабки Жмаихи, я понимал – безнадежно, но, думаю, хоть что-нибудь! А то ведь – ничего, кроме мебели! Она сидела у окна с вязаньем. Мартемьян был дома, ещё кто-то... Поздоровался, поговорил с Мартемьяном, а как с бабкой заговорить? Меня всегда потрясает храбрость людей, которые могут запросто подойти даже к незнакомому человеку в деревне и попросить, например, икону, – пусть даже не продать, а хотя бы посмотреть. Я завидовал таким людям. Разве не хотел бы и я иметь, к примеру, Егория на белом коне, что висел у со- седки, у Марфы Ивановны! Два раза всего видел и оба потрясен был – столь это празднично и невыразимо! Многое б я отдал, чтобы сберечь её в Сёмже – хотя бы для Дома Памяти. Или, если уж увезут неизбежно, – чтобы попала она не куда-ли- бо, а в музей и чтобы сохранилось за ней при этом имя Сёмженской... Не посмел, не попросил. Не только продать, но и посмотреть поближе. Стыдно, и все тут. И ведь понимаю, сколь я не прав!.. Ведь чем кончается? Да тем, что даже из моего родного дома ушел неизвестно куда покровитель оленей Святой Мамонт... Но тем не менее и до сих пор не могу относиться к иконам как просто к картинам, а тем более – как к товару... И в результате – есть у меня лишь одна-единственная, и та очень болезненного состояния, икона – Богоматерь Одигитрия. В прошлом году разломанную – горсть досочек! – на аэродроме в Мезени за шестнадцать рублей купил. Если когда-нибудь будет восстановлена кимженская Одигитриевская цер- ковь – внесенный во все соответствующие каталоги шедевр деревянного зодче- ства, – отдам «Богоматерь» туда; мне кажется, что именно из этой древнейшей церкви она, через многие руки, ко мне и попала... Сижу у Жмаевых, как спросить – не знаю. Наконец: – Бабка Анисья! Покажи мне карточку Ивана Степановича! Хочу поглядеть, какой был. Посмотрела с недоверием, хотя относилась ко мне, знаю, хорошо. – Нету! Зачем?! – Я не со злом. Статью вот о нем прочитал старую. – Была где-то одна карточка! В том доме на подволоке в песке зарыта! Завтра приди! Нет, натуры своей она не изменила. А ведь было ей уже ближе к девяноста, чем к восьмидесяти. Назавтра я явился днем. Летом дело, дверь из сеней в комнату – нараспашку. В избе-прихожей – никого. Оставил калоши у порога, иду до горницы. Она, отвернувшись, лежала на кровати у противоположной стены. Постоял, кашлянул: – Извини, бабка Анисья. Велела прийти. Повернулась ко мне – в слезах. Рука на лбу. Не подняла головы, а еще глубже в подушке утопила. – Всю-то ты мне душеньку вымотал! – простонала, почти выкрикнула она. И закрыла глаза и не открыла, сколько я ни стоял. Искала она карточку или нет, нашла или не нашла – не знаю. Но, боже мой, как надо было любить своего Ивана, чтобы и через тридцать лет лишь одно моё незлобивое слово о нем так потрясло ее! Чтоб так извелась она за прошедшие сут- ки... И когда вы слышите в очередной раз, что, мол, настоящей любви не бывает и не было, – вспомните про бабку Анисью – Жмаиху. Анна Тихоновна умерла от перитонита: слишком поздно в Мезень в больницу с приступом аппендицита доставили... Свои последние годы бабка Анисья дожива- ла у Никифора Назаровича, в доме, поставленном на том самом месте, где стоял ког- да-то старый Назарушков дом, – у своего, так сказать, пасынка доброго доживала. В тот день, в тот час она пришла домой из леса – она все ещё запросто ходила на лыжах, охотилась на куропатку на ближних лесистых вершинках. С добычей вернулась – четыре куропатки добыла! Никишиха сразу: – Бросай давай, дедко, сетки свои вязать да садись за стол! Садитесь давай! Пообедали, чаю по чашке выпили, по второй налито. Бабка Анисья, сидевшая у конца стола на лавке, под стол наклонилась. Ники- фор подумал – уронила что-нибудь. – Не ищи, потом поднимем! Не ответила. – Мати! Ты чего? Подхватил, повел к кровати. Легла – как-то необычно просторно легла, раскованная какая-то. Приподня- ла руку, прошептала: – Там... На Водяной вершинке... Есть куропти-то... На поминки, на обед... Не успела...