Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

34 35 Виталий Маслов В тундре Когда на путине рыбы нету, время есть. Пей, гуляй! Разводят из бидона, в каких обычно керосин хранят: «Чистейший! Первые из бочки брали!» Я пить не мог, слаб ещё был после болезни, меня и не принуждали. Посидел и пошёл спать к Тимофею. Он раньше меня прилетел, но самого дома не было, уехал за спиртом. Проснулся я от тяжелого, сдавленного храпа. Ничего не понимая, вскочил и тут только разглядел в полумраке мужчину – ползает по чуму, рычит, вещи раскидывает, ищет что-то. Вдруг скорчился: – А-а-а! Надрывисто так закричал. Потом резко вскочил, замотал головой: – Соли! Соли! Не переставая храпеть, страшно раскрыл рот, вцепился в щеки руками: – Соли! И ничего не понимает, ничего не замечает перед собой. Выбежал я из чума. А метрах в двадцати – ещё один такой же: ползает, вьется, кричит, землю ру- ками гребет. Спирт! Понял я, что беда из-за спирта. И пили его все мужчины поселка, так как из-за шторма в море не ушел никто. Надо было срочно доставать врача. Но до Больничного, до соседнего мыса, – два дня езды на оленях вокруг залива. Женщины перепуганные со всего поселка, меня завидев, навстречу бегут. Любой ценой надо было доставать врача... – Отпаивайте чем можете! – крикнул я и кинулся к берегу. Там, в устье Губистой, моталась на якоре моторная дора. Думать было неког- да. Одетый бросился вплавь и до сих пор удивляюсь, как в такой воде не схватили судороги. Едва на дору вскарабкался. А тут, как назло, мотор не заводится. На- шел в корме грязную бутылку с бензином, плеснул под свечу. Двигатель неровно, с перебоями, но все-таки застучал. С трудом выбрал якорь и перевалил его в катер. Прибавляю оборотов, держу носом на волну, а сам пытаюсь хоть сколько-нибудь спрятаться от ветра за двигателем: схвачусь за выхлопную трубу – жжет, а тело от сырости и холода сводит. Когда стало совсем невмочь, наверное где-то посреди пути – до сих пор про- стить себе не могу, – не выдержал, поднялся, чтобы помахать руками и разогреть- ся сколько-нибудь. Но дору сразу же так бросило, что я упал на борт и выпустил руль. В тот же момент нос моторки кинуло вправо, волна обрушилась на двига- тель, он заглох. Схватил я ручку, крутнул один раз, другой – не заводится. А ветром и волной валит меня прямо на буруны к камням. Переполз на нос и, упершись двумя рука- ми, столкнул якорь за борт... Отдышался. Сносить перестало. Спустил из бачка смешанное с водой топливо, налил но- вого, добавил остатки бензина и выкинул пустую бутылку за борт. Выбрать якорь уже не было сил, ударил топором по якорному канату... «Ну, – думаю, – если дви- гатель ещё раз остановится, на якорь больше не станешь...» Стащил с себя пиджак, выжал его и накрыл топливный бак... На полном ходу я выбросился на подветренный берег Больничного мыса. А там уж весь поселок сбежался, понимают, что не с добром столь малую по- судину в такой шторм в море выпустили... – Люди помирают, – только и мог сказать. Привезли меня обратно в Губистую, врач не решился оставить без себя на Больничном. Грудь ломит. Жарко. Открою глаза – и холодно становится: опять, как тогда в тундре, ничего не вижу. Хочу встать. Тимофеева жена не разрешает, плачет, из чума просит не выходить. – Доктор, – говорит, – освободится – и сразу сюда придет. И другой врач на самолете летит. Перед тем как ещё раз забыться, успел я подумать, что слепота не впервые – пройдет. Вот когда беда настоящая пришла. Нежданно-негаданно... Я уже говорил, что, когда приехал, Тимофея не было: за спиртом отправил- ся. Так вот, потом он рассказывал, что налил из бочки бутыль и два шара, какие вместо поплавков к сетям привязывают, и даже не попробовал, думал, дома за од- ним столом со всеми выпьет. По дороге у ненцев знакомых чаю напился, но и там не пригубил – видно, судьба такая. Подъехал он к Губистой, к реке, – дочь бежит перевозить, не своим голосом кричит: – Выливай скорее! Выливай! Мужики помирают! Соль горстями в рот тол- кают, волосы рвут, воздуха просят! Петра чуть живого привезли с Больничного. Слепого. Выливай! Хрястнул Тимофей бутылью о борт, бросился в поселок. ...Часть людей спасли, но могилу вырыть пришлось немалую. У Никифора, у хозяина нашего, брата в ту могилу засыпали, сына Ильиничны... Вот как получилось. Не увидел я Глафиру... Она приехала через день. Так я ждал этого момента, столько лет! И в какую муку превратился он! Губы те, воло- сы те, все под ладонью моей такое же, а глаз не вижу... – Глафира... Упала мне на грудь... А утром убежала она на колхозное собранье и вернулась только под вечер. На следующий день – то же. Она партийная у меня, в Губистую не часто приезжа- ет, да тут ещё такое, вот её и задергали. А у меня было много свободного времени, чтобы думать. Встану, шагну шаг – поломаю что-нибудь, двинусь с места – упаду, запнувшись. Глафира говорит – по- седел я. Целыми днями слушал, как море шумит. Штормило... А увезла меня Глафира в тундру – ещё тяжелее стало. Не бросала она меня одного, то и дело слышу: мчится от стада. Кинет хорей 1 у входа, приласкает, на- кормит, делать что-нибудь даст, что мне по силам, а сама летит опять к оленям: тяжелое, комарное лето было. А я? Ну куда слепой в тундре? Какое горе может сравниться с этим? Пережи- вал я, думал. Чересчур много думал. И надумал плохое. Однажды Глафира – сам я попросил – дала мне шкурки выделывать. – Хоть я и слепой, – говорю, – да мужчина, не первый раз езейко в руки беру. Ощупал езейко – знакомое: посреди старого топорища скребки гнутые с двух сторон вбиты. Сам до войны на скорую руку мастерил. И первую же шкурку испортил сослепу, всю изорвал! Со слезами бросил езейко, плюнул на жизнь свою, взял нож, отошел дальше от чума, и вот... 1 Х о р е й – длинный шест, оленями править.