Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

32 33 Виталий Маслов В тундре но, почти бездумно, да так и забылся в слезах... А очнулся оттого, что засасывать стало. Вздрогнул я, вскинул голову, рванулся, аж всё вокруг кругами пошло. Ещё раз рванулся. «Что же ты, – думаю, – бессовестный! Для того воевал, для того шел, для того тебя ждали, чтобы помереть вот так в болоте спокойно?! Что ж ты, подлец, – ду- маю, – и товарища сгубить вздумал?!» Рванулся ещё раз, провалился обеими но- гами и вдруг ощутил твердь: озеро оказалось мелким и не успело до дна протаять... По пояс в трясине, словно вброд, и добрался я до бугра, где лежал Тимофей. Отжал одежду, и пришлось задуматься, голову опустить... С бугра далеко во все стороны видно. Но куда идти? Топи, топи, топи... Идешь, бывало, между озерками не туда, куда хочешь, а куда пройти можешь... Напоил Тимофея соком брусничным и погнал оленей дальше. Шел долго, прошел немного. Земля местами оттаяла, ног не держит – по колено. Самолет дважды пролетал. Машу, но зря: разве в тундре в это время сверху человека заметишь? Тимофей хрипит, как в себя придет: – Брось, Петя, меня! Один дойдешь, со мной пропадешь. Брось! – Молчи, – говорю. А сам спотыкаться начал. На сердце тупость временами какая-то находит. Ведь у нас, сам видишь, в любую сторону иди – за сотни километров живой души не встретишь. Одна надежда – вот-вот птица в гнездо сядет, яйцо снесет. Пришлось ещё с одним оленем расстаться. Веду последнего. «Нет, – думаю, – помирать буду, а этого не трону». На олене – Тимофей, на мне – мясо. Совсем медленно иду. Тимофей в память не приходит. Нагнусь – в голове звенит, как в котле. Разогнусь – темно в глазах: на фронте я контужен был, два месяца совсем не видел. Страшно мне становилось: только бы, думаю, не ослепнуть, иначе конец и мне и Тимофею. Но постою с полчаса – опять вроде всё нормально, только глаза режет. Так я с одним оленем шел-шел, а потом на след напал. Три оленя впряжены в санки, и рядом – след человека. Женщина – по следу вижу. Понял: это и есть кассирша. След совсем свежий. Если, думаю, пойду без отдыха – догоню. Ночью сидел я с час, не больше, и на другой день – еле держусь на ногах – поднялся на бугор, вижу, упряжка километрах в полутора. За следующий бугор уходит. Закричал я что голосу было – не услышала. В это время Тимофей очнулся: – Бросай меня. Себя губишь! Бросай, оставь, беги, догонишь – вернешься! А мне уж не то чтобы бежать бегом – только бы не упасть. – Молчи, – говорю. А сам всё же не выдержал, половину мяса закопал в землю, бугорок для при- меты сверху набросал. Сколько времени после этого прошло – не помню. Просто глядел на след, ничего не соображая, переставлял ноги. Припаду к земле, напьюсь прямо ртом – и дальше, чуть не на коленях. Олень не меньше моего спотыкается. Упадет, Тимофея уронит, тот весь мокрый... «Все», – думаю. И хотя тундра кругом родная, а умирать ох как неохота! И ничего уже не вижу перед собой, кроме следа человеческого. Вдруг слышу: – О-о-ээй! С трудом дошло до меня, что это такое. Поднял голову – упряжка с тремя оленями движется по другой стороне озерка нам навстречу: вернулась кассирша. Должно, проезда вперед не было. Повернулся лицом к ней, поднял руку и упал головой в озеро... Нет, не заболел я, а отощал. Очнулся – чувствую, льется мне в рот чай, густой, вкусный. Открыл глаза – небо... В первый раз за все дни небо увидел. Голубое-го- лубое. А рядом с облаками даже зеленоватое немного. И чайки. Повернул голо- ву – девушка, худая и черная, лет восемнадцати. – А мы тебя искали, – говорю. – Вижу, – улыбается невесело. – Меня Фаей зовут... На другой день я встал на ноги. И Тимофею от чая стало получше. Чай у нас в тундре и угощенье первое, и лекарство первое. У Фаи было с собой несколь- ко пачек чая – норму какую-то людям наравне с деньгами везла – и котелок. До нашей встречи она тоже ни разу не разжигала огня, а тут сожгла доски с санок, вскипятила чай. Два дня стояли. Олени подкормились. Нашего единственного тоже подпряг- ли. Тимофея уложили на сани, сами – пешком. Решили идти в ту сторону, куда шли раньше, надеясь встретить ручеек, а ручеек рекой и к морю выведет... ...Вошла бабка Ильинична, пустила облако холодного тумана по полу. Глаза у бабки блестят, волосы окуржавели. – Слава богу, все поднялись! Нате-ко перехватите жаркого. Погодя немного по-хорошему накормлю. Да вот ещё чайник чаю отлит из самовара. Высох в печи, да по стакану-то набежит. Бабка с шумом закрыла заслонку. – Некогда мне, баня поспеват, надо трубу закрыть, не упустить бы жару. – Так вот, – продолжал Пётр, когда бабка ушла, – Тимофей стал выздоравли- вать, а я наклонился как-то за ягодами, разогнулся – ничего не вижу. Фая с нами мученья приняла – всю жизнь помнить будет. Хотя, понятно, ве- селее с людьми. Я шел, держась за сани, спотыкался, потом хуже и хуже стал себя чувствовать и наконец слег. Как дальше добирались – не видел, не слышал. Вывела нас Фая – тогда уже Тимофей на ноги поднялся – аж на Печору, чуть не полтысячи километров от- сюда. Отвезла меня в больницу, перевела колхозу деньги, сообщила нашим, что нашлись, и сама еле до больницы добралась. Дело было в Нарьян-Маре. Пролежал я в больнице три недели. Зрение вернулось, и чувствую себя неплохо. Выписали – побежал на аэродром и в тот же день прилетел в свой район. Море свое увидел. Я там годов двадцать летовал. Шумит, ластится, как собака верная. «Вот оно, счастье!»– думаю. Дважды бывает так потрясен человек: счасть- ем, от которого аж грудь ломит, и горем, от которого себя не больше своего кулака чувствуешь... На боте довезли до Губистой, где бригада наша стояла. Встретили так, будто не через тундру – через другую войну прошел. На руках с бота вынесли. А Гла- фиры моей на берегу не было: ждала меня через несколько дней и вместе со ста- дом была ещё в тундре. Хотел я сразу же взять упряжку и махнуть ей навстречу, да друзья отговорили, отшутились: мол, опять заблудишься. «Бочку спирта, – кричат, – нашли на берегу! Ох и справим твое привальное! Чертям тошно будет!»