Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

310 311 Виталий Маслов Круговая порука – До чего ж злющая! С улицы донеслось: – Э! Долго не размывайся! Старики-то уж под горой! Тоже хотят! А жару не жалей, этого добра им не много и надо... Выйдя из бани, Митька хозяина дома не застал. Самовар на курятнике был холоден, а бутылку сам не полезешь в чужом дому искать. Пришлось кадке с во- дой поклониться. Прополоскал горло: – Не густо! Посидел один в сумерках, надоедать стало. Вышел на крыльцо – над баней снова пар, успели уже старики. – Сколь ни шустры... А на улице... А на улице по-настоящему густо темнеет, впору бы и свет зажи- гать, скоро мотор на станции затарахтит. Михайло Маркович явился напаренный, блестящие калоши на белых шер- стяных носках. Митька – следом за ним в избу, а Михайло лег на кровать, минут- ку молча полежал. Потом в горницу пошёл. Вернулся из горницы какой-то уже другой – степенный, праздничный, костюм шевиотовый поверх свитера. Расчесал бороду перед зеркалом. Митьку критически оглядел. С ног до головы. Полез под кровать, ещё одни калоши достал, ещё одни белые носки с печи на пол кинул. Вро- де бы с виду недоволен, а сказал непривычно заботливо: – Не в сапогах пойдешь... И ещё более неожиданно, совсем другим голосом – шепотом тихим и торже- ственным: – Причешись возьми. Дрогнул голос. В комнате было настолько темно, что когда Митька подошёл к зеркалу, ни- чего в нем не увидел и приглаживал подсыхающие волосы уже вслепую, глядя в темный простенок. И вдруг почувствовал, что рука с расческой дрожит. Или взволнованность старика непонятная передалась? А может, слишком не- ожиданно для Митьки, что человек, доживши до старости, так разволновался?.. Как бы то ни было, а Митька поймал себя на том, что пуговицы у рубахи переза- стегивает... Михайло Маркович, перед тем как окончательно за порог ступить, рукомой- ником звякнул – руки ополоснул и долго вытирал белеющей тряпкой, висевшей у ободверины. Уже из сеней, из темноты, сказал едва слышно: – Давай пойдем, мужик! И Митька, наблюдая за стариком, вдруг сам вытер ладони о рубаху и только потом, нагнувшись, пошёл мимо хозяина на улицу. Из подгорья слышно – стук в карбасах и говорко. Завтра детей в школу пер- вый день отправлять, поженщики, кто в верху, домой на ночь спустились, благо и вечерняя вода ловка по времени, и утром часов в десять обратно укатить можно. Едва Михайло с Митькой, безмолвные и сторожкие, как заговорщики, оказа- лись на мостках попереди Харьезы, на угоре старуха Мишиха замаячила. Отошли в сторонку, постояли молча, пока не услышали, как, подходя к своему дому, про- ворчала громко: – Усвистал куда-то! Пустой дом бросил... Ле в деревни нету? Куфайка тут, суха. Ездил-нет куда? А... Веничок парной не остыг. Байну накидывал... – и со вздо- хом: – Совсем тёмно стало! Чего-то станцию не включают... Митька, ступая по мосткам за молчаливым стариком, пытался угадать, в ко- торый дом Михайло поведет. Под сердцем посасывало, и тут уж Митька ничего поделать с собой не мог. А с переднего порядка, с угора, ещё кто-то, поблескивая носками и калошами, на средний порядок перешел и тоже в верхний конец направился. У Митьки мелькнула было мысль: а не прогнать ли серьезность, чтоб настро- ение вернулось – как в бане, чтобы глядеть на все происходящее проще. Но тут же понял, что не только не может проще, но и не хочет. Было ощущение, что именно в эти минуты шествует он в какую-то другую жизнь, накрепко с завтрашней тюрь­ мой связанную, что завтрашний его день уже идет навстречу, и именно завтраш- ний день холодком под сердце подкатывает. Белые носки – те, что перешли с угора, – потоптались на месте и свернули к темному, без признаков жизни, дому. Перед крыльцом ещё раз потоптались... И опять ощущение у Митьки, будто не порог этого дома ему сейчас пере- ступить, а тот предел, ту линию, которая отгораживает его сегодняшний день от завтрашнего. И в груди все посасывало, причем как-то сладко, будто завтраш- ний день уже не отталкивал, а манил его. И в то же время – щемило. И трудно было понять, что подкатывало к серд- цу мелким ознобом – ожидание взлета какого-то или пропасти, подобной той, о которой вчера Михайло говорил. Или взлета над пропастью?.. Если да, то про- пасть и поджидала за тем, едва серебрящимся в вечерних сумерках, невысоким порогом. Но Михайло Маркович тут не свернул, дальше прохромал. А дом был настолько молчалив и темен, что Митька подумал невольно: уж не приблазнились ли ему те белые носки... Но, едва подумал, МихайлоМаркович спустился с мостков и пошёл вдоль это- го же дома по другой его стороне. Постоял, прислушиваясь, у бокового маленького окошка, обогнул захлевье и привел Митьку к дворовым воротам. Ступил во двор, пропустил Митьку и, закрыв ворота на вертлюг, уж другой походкой – не сторож- кой, а шаркающей, стариковской, ощупывающей, пошёл совершенно темным дво- ром в сени. И хотя Митька был уже за порогом, ощущение пропасти не пропадало. А, пожалуй, он и не хотел уже, чтобы пропало... – Все явились, – тихо объявил знакомый голос из темноты. – Крыльцо тоже запираю! И через минуту тот же голос: – Можно входить! Но кто говорил – не понять. Скрипнула дверь слева – в избу боковую. Такие боковухи врубались отдельно от передка, рубились об одном-двух окнах и выходили глазами не на улицу-по­ рядок, а в проулки. – Давай, Митрей... – сказал Михайло Маркович и отодвинул завесу, прикры- вавшую изнутри дверь. ИМитька ещё из сеней увидел свечу на длинном дощатом столе. Вошел. Встал, глядя зачарованно, как колеблется пламя и отражается в рю- мках – невиданно маленьких, крохотных. Окно, как и дверь, плотно занавешено. Но было в боковухе не душно, свеча оплыть не успела. Михайло Маркович взял Митьку за руку, подвел к табурету слева.