Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

304 305 Виталий Маслов Круговая порука болеть, а бояться за него уже нечего. Теперь она за Митьку боится. Не дошло ещё до нее как следует, что тюрьма-то стала не та. Бедная Харьеза... – Спасибо... Спасибо, тетка Харьеза... Не хочу... Откуда знать Харьезе и то, что и вправду пост сегодня у Митьки-Футштока. Великий пост! Заозерец пробрел по угору, тоже на ночной воде с пожен приехал, вчера не видно было. Как неприкаянный. Видимо, и он почувствовал себя лишним в Шестьденьговой Щелье, чужим. «Ехал бы на выходные в Заозерье, все-таки и мать, и девка там, – думал Митька и пожалел, что хмуро встретил заозерца, когда тот приходил о рейсе рассказать. – Хорош я! О собственной персоне думаю. А ему каково? Каково-то – разорвать со всем, что сзади, кинуться беззаветно в новое и оказаться везде лиш- ним – ко старому не вернешься и новое не приняло. Ну вот вроде сюда идет. Не глядит, а сюда!» И тут же из-за правления Нечаев появился. – Эй, Заозерье! – заревел на всю деревню. – Вместях пойдем! Обожди, в мага- зин заскочу! Одиннадцать доходит! Первый раз за все эти дни столь громкий крик в деревне. Митька открыл окно, мол, все вижу и слышу. Заозерец не стал ждать Нечаева, один на вышку поднялся: – Здорово... – Проходи! – обыденно пригласил Митька и сразу о том, о чем только что думал. – Чего здесь-то? Слетал бы домой! – А вот сено домечем, – видишь, как сушит снова! Тогда и... Нечаев пришёл с бутылкой. Первое, на что он внимание обратил, – лицо у Митьки изменилось. «Уж не плакал ли? – подумал он сперва, и сделалось не по себе. – Невероятно: Митька – и слезы!.. Нет. Подпухли сверху глаза. А когда плачут – снизу должны». И вслух, показывая на книги: – Ума бы тебе столько! Но увы!.. Семги вот печеной принес! Разворачивая на столе рыбу, не забыл сказать: – Не браконьерено. Рыбаки угостили. Там-то не будут, наверное, семгой кор- мить! И тут же – заозерцу, метнувшему злой взгляд, крикнул: – Чео смотришь? Называть надо своими именами! Ну чео смотришь? Дума- ешь – так обойдется? Милиция здесь едва отбилась от этих, – он кивнул на за- днюю, на опаринскую улицу, – а в Мезени ещё и не только на милицию эти залет- ные сядут! Паучье! Расстрела требуют! У Митьки дрогнуло: о таком он как-то не думал. – Ну, скажи вот ты мне по совести! – пошёл на него Евлампий, от которого попахивало, но только самую малость. – Ну, скажи! Сам-то знаешь, чего хочешь? Какого беса на дыбы вставал, когда – давно ли? – архангельская инспекция при- езжала? А теперь сам, что зверина, на человека! – А не путай ты с пальцем это самое! – отмахнулся Митька. – С пальцем? С пальчиком?! – всерьез разошелся Евлаха. – У этого пальчика резьба разная бывает! Может, из-за тебя и Фокин-то!.. Заозерец вскочил, вылетел на середину меж Митькой и Евлахой, пошёл на Евлаху – руки за спиной в кулаках: – А не из-за тебя? Хочешь – с трапа спущу? – Не надо, – обыденно попросил Митька. – Садитесь к столу. И так на моей совести есть уже. Не хватало ещё одного. Евлампий тут же, вроде вовсе и не психовал, ну ни следочка, сказал спокойно, с досадой легкой: – Таранин с Буторой вернулись, теперь Ося – завхоз-председатель в Мезень летит. С пожни и сразу – на аэродром. Разъездились! Планируют Германа срочно в армию сдать, отсрочку семейную похерить. – Молодцы! – воскликнул Митька радостно, – Молодец, Осип Васильевич! А то ведь Герке уже было дано условно, сейчас бы с ним и разговаривать не стали. Да ещё бы и условные годы приплюсовали... Нечаев скривился: – Нашел радость! Если Типины защитники – как пауки, то эти – муравьи! Тихи, не видны, а все в одну кучу тащат: «Молод! И вообще не стрелял!» Герман для них – свой, вот и вступаются! А за тебя – хоть слово, потому что ты-то здесь кто?! – Слушай! Зачем ты сюда пришёл? – хмуро спросил заозерец. – За тем! – ответил Нечаев. – А теперь, хозяин, интересуюсь: отчего это толь- ко два стакана на столе? – Я не буду пить, – ответил Митька. Внизу посуда громче обычного загремела: девятый день по Типе не прошел, а вверху – шум и вроде пьяни, не порядок. Мужики поняли, рванули молча по стакану и – к порогу. 47 «Что они затеяли? – думал Митька, в который раз возвращаясь к приглаше- нию стариковскому. – Что будет? Пьянь? Положим, это привычно, переживем... Или зовут, чтобы поглазеть на меня напоследок? Любопытно? Ну и пусть любу- ются, немного потолковать можно. Хотя одно дело, когда с этой стороны – стари- ки, а с той – плясать девки тянут, и совсем другое – если с обеих сторон старики... А, не растеряемся!» Книги все ещё раскиданы, а чемодан почти готов, осталось – белье у Харьезы взять. Но спуститься, поглядеть в глаза ей – и ему и ей – нож по сердцу. Так зачем же... раньше времени... Подождет белье... «А может, все ж пройтись куда-нибудь? – подумал Митька, проводив заозер- ца с Евлампием. – Один-то ещё насижусь! Но куда?» Лежать на полу пытался – не лежится. На книги глянул – ни к одной не по- тянуло. Нет, в том, что случилось у моря, он не раскаивался. И тюрьму считал нака- занием заслуженным. В этом он был спокоен удивительно. Насчет высшей меры он не хотел думать – понимал, что и разговора о ней не должно вестись серьез- ного. А сколько ему отвесит суд?.. Само собой, что больше десяти дать не долж- ны, а и меньше – тоже вряд ли, жизнь человеческая... К десяти и приготовился. «В конце-то концов, – думал он, – не это самое главное. Была бы в остальном пол- ная ясность». Для Митьки – любителя крайностей – неопределенность была непривычным состоянием, и сейчас он четко знал: если в предстоящее невольное десятилетие что-то и будет его дергать, так это – необъясненность с Валюхой. Обо всем дру- гом – о матери, о родной деревне и о Шестьденьговой Щелье можно спросить в письме. А в этих делах не спросишь...