Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

302 303 Виталий Маслов Круговая порука И если б не школьники, у которых последние денечки вольные, было бы совсем пусто в деревне. Даже около правления – как вымерло, бухгалтерша придет да уйдет – вот и все. Осип Васильевич по пожням мотается. Таранин с Ванё Буторой слетали в Мезень на два дня и тоже – сразу, едва вернулись – на пожню. Похоже, и вправду Таранин по-серьезному в курс входит. Перед магазином по утрам – пусто, разъехались отпускники. Лишь из студентов особо упорные до последнего часа каникулы дома от- гуливают, да вот Митька, так подпортивший всем настроение, коротает время на вышке – то на полу, книга на груди, то в окно смотрит. Наконец не выдержал, на улицу стал выходить. Сперва выбирал уголки побе- злюднее, а потом и на аэродром пришёл, где, готовые к отлету, самые припозднив­ шиеся студенты шумели. И неожиданно встретил там Валюху. Долго, не подходя близко, глядел на нее со стороны. В безрукавом платьишке, в туфельках на каблу- ке, не сухая и не полная, с чуть завышенной талией, казалась она удивительно лег- кой, а волосы ее – гладкие, увязанные в тяжелый узел, как будто чуть оттягивали голову назад, и от этого вся Валюха была ещё стройнее и легче. Стало Митьке тепло и грустно. С удивлением подумал, как могло это почти невесомое существо быть жестоким и даже более решительным, чемМитька, когда столкнулись они на ледяной реке над жизнью и смертью... Было и сладко и боль- но, и не шел он к шумевшей компании, не хотел, чтобы всколыхнулось и исчезло то, что сейчас чувствовал. Так и не сдвинулся с места, пока самолет не взлетел. Она долго махала рукой, дольше всех. Уж и машина скрылась за лесом, за при- слоном, а она все махала... Тогда он пошёл. Она услышала его шаги, но не оглянулась, только рука, ма- хавшая, опускалась все ниже. – Тоже лететь тянет? – хрипло и тихо спросил он. Она обернулась грустная-грустная. С отчаянной болью поглядела на него, чуть не плача: – Думаешь, все это – не надоело? Она не показала окрест, а, вздрагивая от задавленных рыданий, опустила гла- за, и понял Митька, что «всё» – это и смерть Фокина, и неясность дня завтраш­ него, и поножовщина прошлогодняя, и стрельба его селетняя, и еще многое, ему неизвестное. – Они... вспорхнули вот... И вся земля под ними. И счастливы, и все – как ба- бочки пестренькие. Ба-абочки... Понял? А может, и надо быть бабочками? Легко и пестренько. А я? Как была, так лесовой и осталась. – Завидуешь? Так кто держит-то здесь? – Сама. – Жертва? – Что-о?.. – глаза её прищурились насмешливо и тоскливо. – Тоже мне – идо- лопоклонник! И вообще... это самое... Ни в чем больше двух цветов у тебя не бы­ вает. Оттого и горе от тебя... А я... Митька смотрел на нее, и впервые за последние дни горькое все как бы при- отстало от сердца. – Ну? – подторопил ее. – Уехать – жальчей, чем оставаться. Тут ведь, – она приложила вдруг руку к сердцу и сморщилась, – не включить-выключить... – Правда, что на ветеринара переучиваться будешь? – Николаевичу обещала, а сейчас и не знаю. Он ведь смешной был. Все тре- вожился, что ребят мало, а девчонок – того меньше. Говорил: ветеринаршу надо свою, а фельдшерицу пришлют. В деревне – одной невестой больше... Сегодня звонили из газеты, про какую-то статью спрашивали. Да не нашла бухгалтерша. Додиктовал, говорят, до яловости. Вспоминая о Фокине, Валюха заметно успокоилась, глаза подсохли, так и не выкатилась слеза, не упала. – Знаешь, – сказал Митька, – не ездила бы ты на ветеринарские... Пока я не вернусь. Фокина нет, ты уедешь, меня увезут... Ты все-таки, когда надо, от Фокина слово вставила бы. От себя. От комсомола. А то – куда новое началь- ство... Валюха, глядя в землю, кивнула и раз, и два – мол, поняла. И пошла домой, в деревню. Митька направился было за ней, но она, не оглядываясь, попросила: – Не ходи, пожалуйста. Сейчас... невежливо... И опять ждет Митька, вызова из Мезени ждет. Один. Совершенно один. И думалось опять о том, что ни одной ниточки не про- тянулось от него к Щелье за прошедшие месяцы, ни единым корешком не пророс здесь и не закрепился. По-прежнему – гол сокол и до дрожи холодной волен. Вызов пришёл тридцатого августа: «Первого сентября первым рейсом при- быть в Мезень». «Первого. Послезавтра. Все-таки ясность!» – почти обрадовался Митька. Но от сознания того, что менее двух суток осталось, вдруг разволновался, не выдер- жал один на вышке, и вот в этом-то волнении в предпоследний шестьденьговский вечер и встретил на угоре Михаила Марковича. В этот-то вечер странное стари- ковское предложение и принял... И все утро тридцать первого, проглядывая свои шестьденьговские месяцы, он как-то странно себя чувствовал: дальнее и ближнее смешалось, перепуталось, как бы перепроявилось – одно ярче стало, чем было, дру- гое совсем на нет сошло, и даже казалось, что Михаил Маркович майский, Михаил Маркович новиночный и Михаил Маркович вчерашний – совсем разные люди... Разобраться во всем этом, враз нахлынувшем, расставить одно за другим Митька и сам не мог. В ночь на тридцать первое вернулась Харьеза с пожни. Утром Митька сидел у себя, а дверь внизу то и дело откроется-закроется: хло- почет о чем-то, едва приехала. Что он думал в то утро, после вечерней встречи с Михаилом? Себя жалел?.. Вряд ли... Как бы в забытьи был. Опомнится, а о чем думал – никак не ухватит. Ходьба внизу в себя его привела. Умылся. Глянул в зеркало. Квадратное загорелое лицо. В глазницах синё и коричнево: синё – от влажных подглазниц, коричнево – от зрачков больших. И вдруг – голос Харьезин, нож по сердцу Митьке: – Дак иди ты! Спустись! Проглони хоть чего ле то! А у самой – слезы в голосе. Каково-то ей... Ведь не на чужом человеке посто- ялец проворство свое показал. Да как показал! За то в тюрьму пойдет. Неделю она не говорила с Митькой, неделю молчала, а теперь... Теперь за Типу можно только