Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

30 31 Виталий Маслов В тундре Спал я на полатях, на пышной лосиной шкуре. Проснулся поздно. Щемящее ощущение сказочности, перемешанное с тем тонким, почти неуловимым чувством тревоги, какое обычно вызывается безрезультатным стремлением вспомнить что- то, было во мне... В комнате тихо. На кровати почти до полатей складены малицы. Видимо, приехал ещё кто-то. У переднего окна вполоборота друг к другу сидят за столом двое: Пётр и полусе- дой человек в ватной поддевке и белых своевязаных носках. – Каково поспалось, молодой человек? – спросил меня мужчина в поддевке, и я понял, что это хозяин дома. У него сухие, с розоватыми прожилками щеки и щетинистый подбородок. – А это рыбаки с путины идут, – кивнул он на гору малиц. – В магазин все ушли. Окна оттаяли. Ярко блестело солнце в начищенном самоваре. За сугробами дымилось белым куревом невидимое море. – А ты садись с нами, ежели не брезгуешь сырой олениной да на зубы не жа- луешься. Построгай да стопку выпей. Я сел за стол у бокового окна. Пётр повернул ко мне голову, и мне показа- лось, что какой-то нерв шевельнулся в его глазах. Видимо, удивление отразилось на лице моем, – хозяин, повеселевший от выпитого, сказал: – А ты не удивляйся. Петро как пропустит пуншу немного, так свет взвидит, окошко, к примеру, или человека перед окошком. – Не надо, Никифор, – попросил Пётр. – Выпьем с человеком за знаком- ство. – Он нащупал мороженую оленину и ловко отстрогнул тонкую полоску. – Вот ведь как бывает, – говорил хозяин, чокаясь со мной. – Первый охотник был. А весельчак-то какой! Они тут в сорок шестом с войны шли, здесь оленей жда- ли. Вот уж было веселья-то! Тогда аккурат Толька у меня родился, крестник Пе- тра. С полу всю краску снесли по этому поводу, живого места не оставили – вот как плясали! А ты помнишь, Петро, Тимоха Кочур с тобой тогда был, ненец?.. Как захмелеет, так и начнет выкаблучивать: «Не худо слузыть, не худо! Мозна слузыть! Одно худо: сыле саг, высэ ногу! Сыле саг, высэ ногу!..» Где-то он теперь, Кочурина? – Хороший человек. Бригадирит. Первое место в колхозе держит. Уже два года не встречались: ближе к Печоре кочует. Разговорились. О дороге, о гололедицах, о метелях, что обрушились на Боль- шеземельскую тундру. Я рассказывал о наших геологах, о здешних находках. Пётр говорил обо всем, как активный, зрячий человек. Но когда дело касалось его самого – запинался, на лице появлялись морщины, и, сказав несколько слов, умолкал. Хозяин вышел. – Что же все-таки случилось, Пётр? Правая рука его лежала на горле. Глаза закрыты. Я пожалел, что спросил, но он, почувствовав это, сказал: – Это я так. Не беспокойтесь. Плохо получилось, очень плохо. Он ещё помолчал, вздохнул и продолжал: – В сорок шестом мы, шестеро демобилизованных, ждали здесь свои семьи. Каждой весной они на лето из лесов в тундру по этим местам проходят. Хорошо мы здесь пожили. У хозяев своя семья – одиннадцать человек, ребятишки один другого меньше, а всем нам место нашлось. Правда, хозяин бывал дома редко, и хозяйка всё время на работе, но и бабка Ильинична очень радушна. Мы от без- делья баню им срубили, благо лес был заготовлен у Никифора, дров напилили на зиму. Но больше гуляли. Радостно гуляли. Подумать только, после такой вой- ны обратно на свою сторону попали! Наконец пошли первые бригады. Фронтовиков наших помалу увозили, пья- ных не столько от вина, сколько от радости. Ох и носились же они на оленях! Как одержимые... Мне и Тимофею Кочуру тоже оставалось недолго ждать. А тут реки пошли, птица с ума сходит. И вот дня за два до прихода нашей бригады не- далеко отсюда заблудилась девушка-кассир. Везла в наш колхоз деньги из банка. В тот же день поехали во все стороны на поиски. И нам с Тимофеем дали упряжку. Следующая река на север –ледоход ворочает вовсю. Притоков множество. Две речки переехали – не идут больше олени в воду. Решили мы кружить. Объехали одну, другую, третью... А что заблудились, поняли примерно через сутки. Я да Ти- мофей. И с собой только ножик да спичек коробок неполный. Из болота брусника, клюква вытаяла – вот и все. Протоки, озера, протоки, озера... На четвертый день закололи оленя. Осталось три. Троим тяжело сани тянуть, поэтому бросили сани. Оленей повели на вожже. Спали на земле. Сыро, холодно. И Тимофей заболел, да так, что в себя перестал приходить. Взвалил я его на оленя и повез. Пить просит, а воду болотную боюсь давать – как бы, думаю, хуже не было. Заколол ещё одно- го и напоил Тимофея кровью. Сам напился. Двинулся дальше с двумя оленями: на одном – мясо, на другом – Тимофей. Страшно мне было за него: всю войну человек на передовой отстукал, а тут сто верст до дому – и на тебе!.. Ни жены, ни детей не повидать... А я всё шёл и шёл... На девятнадцатый день после того, как выехали из де- ревни, поднялся на бугор, чтобы на сухом месте отдохнуть и заодно дать оленям подкормиться. Положил Тимофея на свою малицу, мясо рядом бросил, а сам по- шёл сучков подсобирать, думаю, хотя бы маленький огонек разжечь – мясо под- жарить. Но половину спичек испортил, а ничего сделать не мог: сыро, не горит. Что болотные сучки? Всего-то величиной с палец, да и то надо из болотины вы- капывать. Вернулся к Тимофею. Подхожу – спит, не мечется. А оттуда, где мясо было, песцы облезлые кинулись. Ни грамма не оставили. У меня сердце упало... Смотрю, шагах в пятидесяти песец упирается, тянет кусок. Выдыхается, в кро- ви весь измазался, а всё равно тянет... Прыгнул я на одну кочку, на другую, – сла- ву богу, было в молодости по трясинам похожено: надо лишь успевать уйти с кочки, пока не провалилась. Но на ту, видно, у меня ни ловкости, ни силы уже не оста- лось. Нога соскользнула с кочки и без задержки – сквозь, так, что я сразу свалил- ся на бок, и рука до плеча в болото ушла. Вывернулся на живот, затих, чтобы пе- редышаться, и заметил, что трясина волнами от меня расходится. Вот так влип! И песец словно понял моё положение, не спеша вернулся к мясу и потянул дальше. А мне уж рукой подать до него. Вскочил рывком, кинулся вперед и опять провалил- ся, на этот раз весь, плашмя. Кое-как выкарабкался, стер грязь с глаз и окостенел от страха: ещё бы чуть вперед, и нырнул бы в окно – в чистую воду посреди трясины... Иотдышаться не могу, и дрожит каждая жилка, и боюсь пошевелиться. А в воде отра- жение мое: провалившиеся глаза стали огромные и дикие, скулы выступили... Долго я глядел в воду, и уже вместо отражения, как облака, проплывала жизнь моя перед глазами, и невероятно хотелось жить, и, наверное, оттого, что не было сил побороть дрожь в теле, слабость свою и страх перед трясиной, я обмяк и, от слабости ли или от жалости к себе, заплакал... Долго плакал, как-то спокой-