Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

292 293 Виталий Маслов Круговая порука Митька расстегнул на Типе пиджак, разорвал рубаху. Правый бок, повыше пояса, был разворочен выстрелом. Герман доложил хмуро: – Из правой ноги – кровь турочком! И стал стягивать сапог. – Чем заряжено?! – крикнул Митька Типе столь же громко, как кричал «Стой!». Стянул с себя мокрую рубаху, разодрал её и перевязал ногу. Типа не за- стонал. Как бок перевязать, Митька не знал. Перепоясал по ране остатком рубахи, чтоб шире повязка легла. Герман помог взвалить Типу на согнутую Митькину спину. 42 Анисья Фокична Опарина словно в забытье впала. Простоволосую, раскосматившуюся, вели её бабы под руки из подгорья до- мой, а она то к одной поворачивала голову, то к другой и повторяла: – Вот – горюшко-то мое! От – горюшко-то! О-о-о! Горюшко-то... Она посинела от слез и только что переставляла сапоги, а не тянула. Домой привели – дома никого, Валюха на пункте над мертвым братом свои медицинские требы правит. Ухватилась Анисья Фокична, оперлась об обе ободверины: – А отпустите-ко вы меня!.. Горюшко ты мое... Бабы отпустили. Переступила порог. За спинку кровати слепо ухватилась. Уставилась, при- крыв рукой рот, в красный угол и вдруг опустилась на колени, и пала в земном поклоне, и растянулась на полу. И увидели бабы, что пала-то она не к богородице головой, а туда, где, увели- ченный и веселый, висел под полотенцами портрет мужа ее. То был не Валюхин отец. Валюху она с одним из послевоенных дофокинских председателей сосмека- ла. А тот, за которого, за молодого вдовца, девчонкой выскочила, чьего пеленочно- го Антипу на неумелые руки приняла. Забылась Анисья, запричитала, и бабы уже не смели её останавливать, слуша- ли из сеней задумчиво, в порог уставившись. – А и пррокатилосе-то моё летецько!.. А и в как ' у яму-то я, глупа, да запеха- ласе!.. Сына-то твоёго да во грроб-то вогонила я! И под петлю-ту, неумна, подвела под ирродову... И не вызнять его из гроба мне, и не выползти мне из той ямишши да не выкарабкатце!.. Осподи!.. А тебе-то что скажу я, родимой ты мой, да как от- читаюсе?.. О-о-о... Харьеза прошла через сени в избу – руки вперед, как у слепой, и, будто и вправду слепая, никого в сенях не заметила. Антипу из карбаса в медпункт вы- носили Герман с Митькой, и она провожала их. Ни на чьи вопросы звуком не ото- звалась. А здесь, над Анисьей, заговорила. Сказала тихо и резко: – Ладно реветь! Где гроб ставить – у тебя или у меня? Фокична поднялась на руках, волосами завешена, огляделась сперва, не понимая ничего. Потом, быстро высыхая от слез, встала, пошатываясь, и попросила жалобно: – А отдай ты мне его напоследок-то. Пускай под отцом-родителем полежит... И спаси тебя господи! – пала она вдруг перед Харьезой. – С малого-малецька на себя ты его взяла да выростила! Бабы за порогом кивали согласно и слезы вытирали. И вправду, Типу-то Харьеза вырастила. Как пошли у Фокичны свои дети, взяла Харьеза его, от нее и в жизнь ушел... Когда Фокична после войны Валюху сосмекала, Харьеза сперва с невесткой не говорила, не здоровалась, а потом – вроде и отошло: любви боль- шой не водили, а и своими, и соседями оставались, друг от друга не ускочишь. Тем более, что и Валюха вслед за братьями Харьезу теткой звала и за тетку почитала. – Стань! Нечего! – все так же тихо и резко ответила Харьеза. – Поздно все. Пусть под отцом лежит. Обряжай избу! 43 В милиции в Мезени чертыхнулись: – Второй год подряд в этой чертовойШестьденьговойЩелье без крови не об- ходится! И заказали самолет, срочно. Мать Митьки Футштока, тетка Матюшиха, как узнала, что сын застрелил че- ловека, долго молча сухими глазами глядела в окошко, залитое дождем. Следила, как капли тяжелые по стеклу наискосок катятся. Потом поднялась – большая, в юбке широкой, в валенках, и, все так же глядя в окошко, вдруг стряхнулась – да простится это странное сравнение – как лошадь после холодного купанья. И уже деловито к тому же окошку подошла, озабоченно на улицу вгляделась. За изгородью, в колее, дождь остервенело по луже лупит, а под дождем по воде – пузыри белые вспыхивают и лопаются – верная примета, что не на один час дождь зарядил. Распахнула дверь, чтоб в сенях светлей, сняла с гвоздя рокан рыбачий со шта- нами и шляпой широкополой. Шляпу обратно повесила, остальное на себя натя- гивать принялась. У русской печи в избе и у голландки в горнице трубы плотно закрыла, поло- тенца на самовары накинула, занавески слегка призадернула. И только потом уж валенки на сапоги менять стала... А о том, чтобы овец на ночь прибрать, постучала соседке уже на ходу – в рокане, штаны широкие прорезиненные наверх на сапоги спущены, косынка полиэтиленовая и мешочек в руке полиэтиленовый... Конечная остановка автобуса – рядом, у аэропорта. До верхнего конца Мезени-города доехала, а дальше к речной переправе дорога – лугом, подраскис- ла, шофер дальше не повез. Пока толкла грязь до переправы, один теплоход от- валил, другого ждать пришлось. На теплоходе через реку полчаса и – в Каменке. А Каменка – это уже на том, на шестьденьговском берегу, там уж ничто, кажется, Матюшиху не удержит. А дождь так и хвощет. Лесобиржей от Каменки шла – ручьи по проулкам меж штабелями. И вниз по уклонам – тоже ручьи, прямо к дамбам рёхают, чуть не на пароходы. Пусто на пароходах, трюмы закрыты. Какая уж при таком дожде погрузка! Только миновала биржу, только приноровилась тропой вдоль реки до Моро- зилки топать и дальше – вдруг свисток! Вздрогнула: «Откуль бы?!» – Гражданка! Свистели с вышки, поставленной по-за биржей, а позвали уже снизу: избенка­ сараюшка под вышкой и парень в форме.