Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

24 25 Виталий Маслов Зырянова бумага – Не! – жестко и сердито ответили с печки. – Рёва она! – Сколько цяю дашь? – спросила ненка. Она всегда говорила громко и отры- висто. Сусанна лежала неподвижно, не шевелила ни головой, ни губами. Ненка поглядела на чай на фанерке: – Тут мало! В один цяйник. Мало! Сусанна лежала всё так же молча, открыв глаза, видела сучки в полатницах и ощущала, слышала, чувствовала всё сразу: как ходит ненка по комнате, как ста- вит ноги и оставляет мокрые следы, как лежат на столе рядом и чай, и мясо, как дети шевелятся на печи, и стала её душа наливаться холодом, словно струился он туда прямо от розовой, кинутой на стол оленьей четвертины. «Не дожить ведь, не дожить... Не подняться даже... – тоскливо подумала она, и ложились эти мысли на грудь неотвратимыми тяжкими плитами. – А напилась бы чаю – и, может, сегодня вечером уж и на ноги поднялась бы...» Ненка, удивленная молчанием, подошла к кровати, глянула в невидящие гла- за старухи, пожалела ее, решила, что расстроилась Сусанна из-за невозможности мясо выменять, сказала, сожалея о том, что говорит: – Ницаго! Разрублю, цасть тебе дам! А на дургу цасть у дургих менять буду! Хороша мясо! Рубить?! Меняшь цяй? В голове у Сусанны стало мешаться. Она напряглась из последних сил, чтобы не утерять, не упустить кончики мыслей, не впасть в беспамятство... – Совсем ты худой стал, бабка-старух! Совсем худой! Исть ната! Исть ната! Меням! Не убьет бригадир! Пошел я рубить! А за этими добрыми словами всё явственней и отчетливей слышала Су- санна – плачет на печи младшая девочка, даже чувствовала, как вздрагивает она, как гладят-успокаивают её сестры, а она тихо-тихо, – и Сусанна слышала это удивительно явственно, явственней, чем громкие слова ненки, – тихо-тихо просила: – Мясо... Красненькое!.. Капельку... Капельку... Ненка взяла со стола свою нелегкую ношу, и вскоре из сеней послышался звук разрубаемого мяса: сперва мягкий, глухой, потом звонкий – кости хватил топор... У Сусанны закрылись глаза, тело её осело как-то, голова будто бы приподня- лась на подушке, а подбородок беспомощно в грудь уткнулся... – Бабушка! – испуганно вскрикнула старшая девочка и кинулась с печи к Су- санне. – Бабушка! Она спрятала лицо в постель рядом со старухой и горько заплакала: – Не меняй, бабушка! Не меняй! Не надо. Родненькая! Не надо. Глупенькая она ещё, маленькая, оттого и плачет... Не меняй, бабушка-а!.. Сусанна Карушкова ещё понимала, ещё чувствовала эти жалостливые сло- ва, и ей от них вроде бы даже полегче стало... Но того, как ненка дверь снова от- крыла, она уже не услышала. Уже ничего вне её для нее, Сусанны Карушковой, не существовало. Лишь где-то очень далеко, почти неуловимо, тоненькой-тонень- кой последней ниточкой текла и растворялась мысль, что не зря она перину вы- тащить из-под себя велела. Метила – хоть кому-нибудь сгодится, а вышло – сыну родному. 1974 Зырянова бумага Федькина деревня далеко на севере. Безмолвная и чистая, до крыш засыпанная снегом, она прижалась к студеному морю, над которым в морозные дни поднимает- ся тягучий туман. Справа от нее – забитая торосами река, слева – глубокий овраг с синими снежными навесами, и только сзади старый мостик, брошенный через Во- дяную Низину, связывает деревню с материком, с бесконечным белым болотом. А где-то там, за этой бесконечностью, теперь уже в чужих странах, наши бьют фашистов. По средам и пятницам то и дело выходит кто-нибудь к мостику и подолгу смотрит на дорогу – не везут ли почту... По средам и пятницам серединой деревни медленно возвращается с поч­ ты согнутая до земли старуха – Федькина соседка. Она часто останавливается и с трудом приподнимает голову, чтобы перекреститься дрожащей рукой на те окна, за которыми в день прихода почты безудержно рыдают новые вдовы и сиро- ты. И каждый раз, завершая свой путь, она сначала не домой идет – заходит сперва в притихший соседский дом. – Опять нету... – сокрушенно бормочет она, заботливо обметая единственную ступеньку, ведущую в крыльцо, – опять им нету... Старуха садится на табурет возле печи, вздыхает, тоскливо глядит на де- тей. Федьке – девять, второму мальцу – пять, младшей девчушке – три... Иной раз и попричитает тихонько бабка, попользуется тем, что из взрослых никто не слышит... Изредка, когда для колхозных телят выдают привезенную с юга подкормку, Федькина мать украдкой приносит детям по маленькому осколку черного жмыха. Ведает об этом старуха и никогда не дожидает соседку с работы: не то смущать её не хочет, не то видеть старухе тошно, как обламывают ребятишки зубы, набрасы- ваясь на съедобные камешки. По вечерам дети собираются у стола, и Федька, придвинув поближе коптил- ку, пишет письма отцу. Розоватые ягодные чернила расплываются на пожелтев- шей газете, поэтому Федька боится, что отец не разберет его писания, и каждое предложение перечитывает вслух: «Вечор привезли похоронные Егнатовым да Чупровым...» – И Зыряну, – добавляет протяжно сестренка. Но младший брат дергает её за рубашку: – Не путай! Не похоронная им пришла, а посылка! Из самой Германии! «Посылки стали привозить с каждой почтой, – пишет Федька. – Вечор полу- чили Анна, Парасковья, Зырян». Хлопают ворота. Мать поднимает коптилку. Дверь широко распахивает- ся. Входит, сбивая на ходу снег, Зырян. Он быстро идет к столу, садится рядом с Федькой: – Все письма пишете?! Ну-ну!.. А мой посылку послал.