Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

236 237 Виталий Маслов Круговая порука И лицо не такое, как раньше. Прежняя удивительная чистота уже не бросает- ся в глаза. И не столь длинно стало лицо, располнело слегка. И уголки рта вроде бы вверх подзагнулись. И глаза в своих полукружьях – вроде бы не так сильно, как прежде, в стороны выпирают. А руки... И раньше, длиннопалые, не были руки его белы. Но сейчас – черны с тыльной стороны – что сапог, а ладони, упершиеся в мокрую сетку, не нежнее сапожной подошвы. Прищурились глаза, и пропала коричневатость, но блеск какой-то незнако- мый и неприятный проступил – нагловатый, что ли: – Дак здорово? Не ответил. Молча прошнуровал каболками сетку на спине пленника, молча отвернулся и, ссутулившись более обычного, чертя по мокрому песку пятками, пошёл, почти побрел прочь к заплестку. Опустился на крайнее бревно, голову ру- ками обхватил. Валя Воронин! Брат-двоюродник! Воспитание и гордость Типы Опарина! Тихона, старшего Митькиного брата, ровесник и друг. Да и не его ли друг, не Митькин ли?.. И давно ли, кажется, поднимал Валя за свадебным столом в Крутой Дресве записную книжку: «Дак кого, мужики, тралмейстером?» О-хо-хо!.. И Митька вдруг увидел себя сидящим не здесь, а на полу в битком набитом крутодресвянском клубе, между сценой и первой скамейкой – других мест для малышей никогда не бывало. Война шла к концу, а может, к тому времени и кончилась. На сцене – Валя Воронин с Тихоном. Валя, худющий и маленький, одет в травяной с заплатами мешок, для головы и для рук дыры пропороты. На груди на мешочной – букет из крашеной бумаги. Тихон – фашист несмешной, Валя – смешной фашист. «Реши задачу! – командует несмешной фашист. – Моему брату за поход во Францию дали два креста, за Бельгию – два, за Польшу – один. Сколько кре- стов он имел по прибытии в Россию?» Смешной фашист притворно плачет, натирает глаза кулаком. «Считать! Два! Два! Один! Ну?!» Валя поднимает красные глаза, отвечает, дрожа: «Один». Ребятишки на полу визжат над глупостью фрица. «Как – один?» «Березовый!» Тихону и Вале хлопают! Артисты... А потом... Они, Митька и Валя, стоят на сыром камне, жмутся друг к другу, чтобы не упасть... «Смотри! – шепчет Валя почти испуганно. – Смотри...» Митька глядит, куда тычет Валя, и видит – по зеркальной воде, чуть вздув- шейся перед устьевым перекатом, быстро движется, направляясь прямо к ним, волна. Большая и клином, как от лодки, только лодки не видно, чистая вода, а по ней – волна, будто под водой лодка идет. «Юро! – шепчет Валя. – Семга!» Он наклоняет сак, встряхивает сетку, чтобы не запуталась, и прыгает в воду – чуть не по пояс. Митька – за ним. И едва удержался на ногах, так валило течением. А Валя торопливо бредет туда, куда целит острие волны, разворачивает сак поперек течения и осторожно погружает. Ивдруг рыба взбухалась, выскочила! Позади Вали. «В саку!» – орет Митька и торопится на помощь, перехватывает сетку повы- ше рыбины двумя руками: так-то не выпрыгнет! – и бредут они с Валей, по горло мокрые, к своему камню... А потом они лежат в темноте, завернутые в старую жесткую парусину, и слуша- ют, затаясь, как добрый Коля-Светило рассказывает бабке об их подвигах... Валя Воронин... «Так имею ли я право?» – повторил не новый вопрос Митька, но не было в этом вопросе ни той боли прежней, ни того недоумения, которые после разгово- ра с Фокиным с места на место метали. Давно ли говорил он бабам: «Мне легче, я сторонний, меня родня не вяжет!» Вот так-то не вяжет! О том, что Валентин и Типа появились в Шестьденьговой Щелье, не толь- ко Митька не знал, но даже Харьеза, у которой гости поселились. Прилетел Валя сюда не только ради компании, но и оттого, что в Крутой Дресве начало августа в семьдесят пятом году нерыбным оказалось. По-настоящему рыба там лишь по- сле двадцатого числа пошла. Смотрел-смотрел Валя, как Митька на бревне сидит: глаза в землю, руки меж колен, а потом надоело, отвернулся. Вода откатилась уже далеко. Чайки над шестьденьговскими Поливами кипят, не иначе – пожива в Шарках какая-то обсыхает. Растерянность от встречи с Митькой-инспектором прошла. И стоять устал. И наскучила вся эта комедия: «Нет бы встретиться по-хорошему – посидеть, выпить, вспомнить... Налетел, как чокнутый. А теперь сам не знает, что со мной делать». И уже злость Валентина подзуживала. Он почувствовал, что, хотя и связан- ный стоит, а Митька свободен, это ещё не известно кто у кого в руках. Хмыкнул угрюмо-насмешливо: – Пристроился? Валентин от природы мягок, всегда был мягок, да только он все равно не из тех, кто против прихвата стал бы душевность свою выставлять и в этот странный момент о дружбе старой вспоминать стал бы. Нет уж: Креню – Крень, кремню – кремень! «Что-о?» – не спросил, а только подумал Митька и голову поднял, услышав насмешку. Но Валентин хорошо знал Митьку, без слов понял. – То! Ловко пристроился, говорю! Тебя же эти гады-инспекция ловили, нас за шкирку и за шкварку хватали, за нами, как за бездомными кошками, охотились, а теперь ты сам выгодное дело перехватил! Даровой рыбы захотел? Безопасной? Ну, служи!.. Я-то думал, что ты только Фокину лижешь, а ты, оказывается, – сразу двоим! Способный!.. А давно ли о родине толковал, о земляках! Митька слушал спокойно, смотрел хоть и исподлобья, но беззлобно, и это не- сколько обескуражило Валентина, и неуверенность в его словах скользнула... От- ветил Митька, глядя на семгу и на руки, которые, может быть, и хотели бы теперь её отпустить, да невольны были, держали, как ребенка: – Брось о родине! Я ведь тоже помню, как мы в Крутой Дресве команду на тральщик набирали, как за каждого отдельно голосовали. Ты записывал. Где та книжка-то записная? Кулак!..