Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

234 235 Виталий Маслов Круговая порука краешек тут же далекого крутодресвянского берега коснулся. А за тем берегом, вскинув столбы золотые или пожаром по горизонту прополыхав, прикроет солнце глаза усталые, и вроде бы ночь придет. И Корга лишь угадываться будет на фоне неба – то углем взявшегося, то розоватого. Но не успеешь и шагу шагнуть, а сол- нышко – уже вот оно! – встало, чистое и свежее, из-за того места, где в дневные часы Дресва Крутая стеклами поблескивает. Вынырнет, прокатится, разгонится и – с разгону – на шестьденьговское Правое Взглавье! Много ли, кажется, и времени-то прошло – с Устьевой Корги спустилось да на Взглавье поднялось, а уж совсем оно, солнце, не то! Вкатываясь на Взглавье, оно как бы сжигает, срезает излишнюю кру- тизну, само себе пологий косик делает. И на солнечном круглом пламени теперь не только веточку не разглядишь, но и сами деревья будто бы растворяются бесследно. Митька встретил восход уже за Шаром. На коренной берег вскарабкался где- то между Еловым носком и Взглавьем, перебежал неширокое болото, тянувшееся вдоль реки, и направился по опушке влево, к морю. А когда лес кончился, направо, не подходя к обрыву, повернул... Где в бугры ныряя, где в березовых островках и полупрозрачных соснячках скрываясь, шел он, пока не наткнулся на лягу, спу- скавшуюся куда надо – к морю. Скоро ляга стала пригрубее, на дне ее, в травянистой болотине, ручей четкий обозначился, а потом и озерцо черное в обрывистых берегах встретилось. У озер- ка – трава метровая, и сразу за ней, ниже к морю, уже не ляга, а настоящий овраг, и лесок – ивняк с березняком, – с двух сторон склонившись, над ручьем сплелся, да столь густ – хоть ползком проползай под ним... Близ моря овраг раздался, место для избушки развалившейся и для кострища освободил, а лес на крутые склоны и наверх на угорышки вполз. На таком угорышке, на правом, и залег Митька меж березками, чтобы осмотреться. Вода не дошла ещё до зарубочки на песке, оставшейся от дневного прилива, но уже и не прибывала: на безветрии ночная всегда поменьше дневной. Легонькие волны, совершенно без ряби, едва обозначались, пробегая вдоль берега, и движение их было заметно не столько по берегу, сколько по свету на воде: скользит и переливается. Тихо. Полный покой. А неподалеку от Митьки – черная строчка поплавков в голомя убегает. Дыхание Митька не затаил, но притих. Внимательно, не особо напрягаясь, но внимательно, прислушался.. Лишь трава да кустики ягод, примятые, шуршат, выпрямляясь. Да когда совсем замрешь, чуть слышно все же, как вода бережок облизывает... Да ручей где-то на склоне булькает. Оглядел противоположный склон оврага. Тропка есть, но чтоб в сторону кто с тропы уходил – незаметно. На морском берегу под самым обрывом – плавника перевал, целая гора серая. Местами этот перевал почти весь засыпан съехавшим с обрыва песком и торфом, местами отходит от обрыва метров на двадцать –тридцать... Песок под горой вы- брожен без опаски – кто-то прямо – от ручья к сетке ходил. Теперь оставалось ждать браконьера. Но как взять его? Вправо от Митьки, где лесок приовражный уже кончился, ещё один спуск к морю есть: громадный кусок болотины сполз там вниз, пропахав ложбинку. Под той ложбинкой заплесток в обрыв уперся, значит, там в случае нужды можно не только спуститься незаметно, но и укромное гнездышко найти. Продолжить наблюдения не успел: по ту сторону оврага, далеко ещё, человек шел. Идет открыто. Пока не различить, мужик или баба, а уже корзина блестит. – Ох уж эти, с корзинами! – прищурился Митька. – По ягоды ночью! «Та-ак... – Митька соображал, что же ему надо предпринять. – Не торопится. Метит к обрыву подойти, когда сетка обсыхать начнет». Приподнялся, выскользнул из леска и прыгнул в соседнюю малую уползи- ну. Скатившись, приметил, где бревна из заплестка, что пушки, торчат, и – туда. Влез под одну из пушек, залег меж полусгнивших бревен на сухой песок, до- ской сверху прикрылся. Глянул туда-сюда и доволен остался: можно было лежа и за выходом из оврага наблюдать, и за сеткой. Наступал час, который, уходя из избы, сну Митька отводил. Закрыл глаза. Но какой тут сон! Не настолько он ещё опытен, не настолько оправдал надежды Фокина, чтоб сейчас уснуть. В заплестке удобнее, чем в кустах наверху, – комаров меньше. Притаился Митька. Хорошо все-таки забыться бы... Но когда ты лежишь в расщелине ли, в заплестке ли, забытья как раз и не получается. Так уж мы устроены: чем нам тес- нее, тем упорнее мысль мечется. Не в том смысле, что идеальное место для работы мысли – гроб, не о такой тесноте, а о той, когда человек сам себе преграды ради чего-то ставит. На угор ягодник вышел. В бордовой рубахе. Далеко, не разглядеть кто. Да многих ли Митька и знает-то из приезжих... Спускается. В полгоры затормозил. Сел. Короб долго пристраивал, чтоб вниз не укатился. Достал из короба. Ест. От комаров отмахивается. Лицо солнцу под- ставил. А сетка уже выпадает. И рыба в сетке, словно деревяшечка, спокойно-спо- койно обсыхает. А он все ест. Тепло, хорошо, покойно – куда торопиться... Сби- лись было Митькины мысли, остановились: в мужике, сидящем на склоне, что-то знакомым показалось. «Сорок лет не был на могилах, и не тянет, – на бордовую рубаху Митька ко- сится. – Отцы-командиры... Вот и летит грязь в нас, дураков! А у меня к вашему бордовому брату свой счет... Завели тогда: «Восстановим колхоз!» Я потом, как те- лок, везде всерьез насчет этого, на посмешище себя выставлял, а они, гады, – хоть бы один о своих словах вспомнил!» С такими-то мыслями да с такой-то злостью выскочил Митька из засады, ког- да тот, бордовый, уже без корзины, уверенно, даже не оглянувшись по сторонам, прошел к сетке и принялся распутывать рыбину. Митька сперва осторожно побе- жал, чтоб раньше времени ие спугнуть, а потом – резко, в полдесятка огромных шагов подскочил к браконьеру, схватил сетку за ближний конец да как обежит во- круг – намертво захлествул-запеленал! Вместе с рыбиной! Ни рукой тому не по- шевелить , ни ногой. И только тут разглядел: запеленатый-то – знакомый. Да такой знакомый – сердце защехмило и руки дрогнули... Глаз не поднимая, стянул Митька пленника потуже, перевязал по плечам и коленям. А пленника тоже никакая бы инспекция так не ошарашила, как само по себе то, что тут – Митька. Лицо дрогнуло приветливо и застыло. Рука, которую хотел Митьке протянуть, на сетку наткнулась. Сказал с легкой издевкой: «Здорово!» А в огромных глазах – не таких пронзительно-синих, как прежде, а будто бы выгоревших и с незнакомыми коричневатыми прожилками, – в глазах этих удив- ление и растерянность: слишком нелепо!