Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

20 21 Виталий Маслов Восьминка Лежит Сусанна, тоска задавила и пустота, а в теле, совсем вроде и не боль- ном, легкость какая-то и неощутимость: не то есть оно, не то нету... Третий месяц... И чувствует она, что не дотянуть ей, наверное, до Катькиного возвращения. И сле- за навертывается: как-то дети без нее останутся? К кому прислонятся?.. Детдома не миновать... Да и возьмут ли их в дет-то дом? Ведь у них кормилица есть – Ка- тюха... Влетели в комнату: – Бабушка!!! Приподняла руку, подвигала пальцами: мол, дверь закрывайте, тепло берегите. – Бабушка! Тебе письмо! Не отдали! Сама несет! Вздрогнула старуха. Последняя жизнь от лица отлила. В почтарихином при- ходе добра мало: почтариха лично только похоронки вручала. В войну, если се- нокос, сама, бывало, на пожню принесет. Разглядев её издали, чернели, смерти душой касались бабы. Как покажется, дышать не смеют, полумертвые, бывало, ждут. А смерть в ихней деревне неторопливо ходила, ступит – не ступит... И тем неотвратимей казалась. Ребята успели успокоиться, а почтарихи всё не было. Сказала ребятишкам: «Иду. Несу», а сама почтой занялась. И бабка представила, сколько сейчас народу там – и у перегородки стоят, и вдоль стен, и на диване сидят: ждут, когда разберет- ся почтариха, разложит все, а потом уж раздавать начнет, через барьер подавать... Наконец, зашарчало рядом с домом, крыльцо заскрипело: не один человек идет, людно, и ещё раз похолодела еле живая старуха – добра ждать было неот- куда. Почтариха, за ней человек с полдесятка, все в черном, сгрудились у порога. Почтариха шагнула к кровати, вложила в вытянутую вдоль тела руку старухи конверт. Вниз адресом вложила. Сусанна сдвинула голову набок, чтобы видеть свою руку, перевернула кон- верт, а на большее её не хватило, впала в забытье, думали – не померла ли. Потом снова открыла глаза и как-то широко, настороженно, недоверчиво по- глядела на стоящих у порога, а потом уж – на конверт. Согнула руку, потянула к глазам, не дотянула, прижала к губам... Сыном Павлом конверт был подписан… Из детства мне помнится – вынимался с Канина через нашу деревню обоз с на- вагой. Извозчики, старики да девки, уставшие после долгого перехода, торопливо здоровались, возбужденно и радостно втискивались по лавкам за стол, поближе к горячему самовару. Был среди извозчиков старик, не самый старый, небольшой, кудлатый, сухой, его я и до этого встречал, и после он у нас не раз останавливался. Вот этому старику, когда он наливал в блюдце из первой чашки, доложили встреч- ные извозчики: бабка без него на последних сыновей страшные известья получила... Медленно встал старик, вышел в сени, спустился на настил перед крыльцом. А было синее и яркое начало апреля. Настил уже вытаял и подсох подле стены, хотя в сугробах снег оседать ещё и не думал, только зачирел и по ночам леденел, коням ноги обдирая. Спустился старик на настил перед крыльцом и, покачива- ясь, вроде бы сесть хотел на приступок нижний – колени подогнулись и руку про- тянул, чтобы опереться... Но не сел, а медленно-медленно, надломив седую шею и скорчившись, будто в живот саданули не особенно острой камбалкой 1 , стал раз­ 1 К а м б а л к а – широкий короткий нож для разделки рыбы. ворачиваться на месте, разворачиваться... И, крутясь так, напряженно поводя го- ловой, выходил он к середине сухого настила и вдруг метнулся ко крутой, высо- кой – ему в рост – снежной заструге, полуподковой охватившей дом, с треском распластал на груди рубаху, ткнулся в застругу сперва головой, а потом – грудью! грудью! грудью! – по ледяной ломающейся корке. Грудью! грудью!.. Прижавшись к стене дома, чуть поодаль, я наблюдал, потрясенный, как вы- бежавшие из избы люди оттянули его от снежной стенки, ухватив за руки, как какая-то баба стерла своим платом кровь и красный снег с исполосованной гру- ди, как другая баба, щельянка Дуся, худая, но в плечах широкая и сверх всякой меры грудастая, взяла его со спины в охапку и унесла в тёмную после солнца избу, на кровать. И всё – в полном молчании. Бабы накрыли старика малицами, а трое или четверо привалились на малицы, чтобы удержать его, чтобы не мог повернуться. А мы, мальчишки, опять были тут – напротив кровати, у печного угла. И оттуда сперва я увидел, чтобы уже никогда не забыть, глаз старика (один, другой был в подушке) – громадный глаз, разодранный с края, с остатком стер- той о подушку слезы, весь, сплошь, серовато-белый с буроватыми крапинками, как яйцо чаячье, а потом услышал, и тоже не забыть никогда, как из перекошен- ного рта, наполовину, одним боком, упрятанного в подушку, вырвалось сперва рычание, потом – полуночный зимний волчий вой, который, становясь всё сла- бее и тоньше, закончился ещё более тоскливым и страшным, чем вой, – да прос­ тит меня моя память, – визгом... Все помнится... Помнится. А у Сусанны умирающей для каких-либо внешних проявлений радости ли, страдания ли и сил-то уже не было... Лишь приложила к губам написанные роди­ мой рукой буковки... ...У Сусанны погибли последние, последние у старика извозчика погибли... Да уж не повторяюсь ли я, не перегибаю ли?! Но вот – наша улочка, мой Задний порядок. Восемь домов, восемь хозяйств. Пойдем же от берега, от обрыва, и по- считаем... Из первого, над обрывом, дома ушли и не вернулись Степан, Александр, Пётр и самый ко мне добрый – Иван. Никого у Ольги Алексеевны не осталось. Второй дом одного мужика на войну проводил, Михаила, других не было му- жиков. Обратно Михаила не дождались. Слева от нашего дома – крыльцо к крыльцу – дом дядюшки Вениамина Вис- сарионовича. Многим ли пришлось перенести такое: три похоронки с одной по- чтой... Сын Клавдий. Сын Филипп. Зять Филипп. За дядюшкой Вениамином, чуть поодаль, долго ещё доживала свой век оди- нокая Агриппина Григорьевна, Пинушка. От нее ушел на войну сын Киприян. Помню, прибежала к нам женщина глуховатая с другого конца деревни, сияет, с порога радостную весть кинула: – Кипра-то наш – ерой! Ерой наш Кипра-то стал! А через неделю Кипры-героя не стало... Далее – за Пинушкиным домом – дядья мои по матери... Пётр Никифорович... Артем Никифорович... В их семьях тоже после них мужиков не осталось... Вот что стряслось с нашим Задним порядком.