Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

184 185 Виталий Маслов Круговая порука – Я – за! Потому что знаю: иначе без мяса и молока насидимся. Не пришлось бы потом, простите за грубость, к голодным мужикам, как к тому жеребцу, на под- могу кого-то звать! Но и опасения, по-моему, оправданы. Если до баб докатится – жуть! Хуже всякого б... В этом на скот подравняемся – во всем скотами будем. Душу от тела не отвеешь! 16 После вступления в колхоз, пока, может быть, и не хозяином, но уже и не сторонним наблюдателем, Митька ещё раз деревню оглядел. В каждый двор, где что-то строится, привернет, бывало. Мастерские колхозные ещё раз обошел, лесопилку, котельную. Новую, ещё не законченную электростанцию... А главное – по птицеферме, почти готовой, по- ходил медленно. Слушал задумчиво, как отдаются шаги его сперва в полу, в бето- не, потом в дереве стен и долго ещё носятся под высокой шиферной кровлей над длинными стеллажами, на которых клеткам с курами скоро стоять. Гулкие звуки эти – в деревянном огромном помещении среди белых нестроганых колонн, вы- раставших из бетонного пола, – вызывали в Митьке ощущения какие-то новые, волнующие, певучие и неопределенные. Он трогал водяные трубы, над стеллажа- ми протянутые, в бетонную звонкую канаву под стеллажами спустился. В один день дважды на птицеферме побывал: утром – до работы и вечером. До пуска фермы оставалось лишь клетки поставить, цех утилизации построить да склад. На складе-то и махал Митька топором те дни. У щельян к этой стройке особое отношение: любовное, ревнивое, полунедо- верчивое. Не случайно пацан, в руки вожжи взявший, именно вдоль фермы, вдоль её длинного забора Митьку в первые же минуты провез... На другой день после вступления в колхоз Митька сани-розвальни у себя под окном увидел. Подумал: приехал кто-то. Но уборщица, смеясь, сказала: – Сам Ося-завхоз! Впрягся и тянул! Только что без хомута! В Щелье обычай: колхозные сани держат дома, блюдут их, ездят только на этих, своих. Потому-то в каждом проулке полозья блестят-сверкают – где по- среди заулка сани опружены, где к дому или поленнице прислонены. Митька свои сразу же как следует изладил: завертки сменил, шины поправил, оглобли запас- ные выстрогал. С тех пор эти оглобли и стоят у правления за крыльцом, наискосок окна гостиничного. Что бы ни делал Митька в те дни, радостно было... Но потом, когда Фокин судьбой его по-своему распорядился, щельянские впечатления вроде бы поблекли и жизнь вроде бы поскучнела, а в душе... Впрочем, может, и то действовало, что чем больше вглядывался Митька в дела колхозные, тем больше убеждался, что шестьденьговское хозяйство почти ничем не напоми- нает бывшее крутодресвянское. За прошедшие годы не просто изменилось все, что касается колхозов, но ничего почти от старого колхозного уклада не осталось. По крайней мере – в Щелье. – Ну какие мы колхозники? – говорил он Нечаеву. – Что колхозниками нас тут делает? Трудодней нет, зарплата. Огорода у нас с тобой нет – и не надо. Чем, был я в совхозе, тем стал и в колхозе! Что же так резко перебрасывает нас из од- ного качества в другое?.. Или возьми председателя – то же самое! Согласен, он тут крепко осел, и парень его на «Лахудру» метит, и другой, в армии, на сторону не глядит. Но что изменится, если назвать Фокина рабочим? Никакие мы с тобой не колхозники, Нечаев! И если серьезно, то колхозное наше хозяйство – парти- занщины вроде. Партизаны мы с тобой, вот кто! А не колхозники! Какое имеет значение – буду я работать в совхозе, на лесозаводе или в колхозе на лесопилке? – Есть разница! – отвечал беззаботно Нечаев. – Колхозник свою, колхозную корову доит, а совхозник – государственную! У ней титок больше! Светлое настроение, с каким рвался Митька в Щелью, и из-за того, что «Ла- худра» из рук ушла, и из-за неясности дня завтрашнего, конечно же, потускнело. 17 Разговор, обещанныйФокиным восьмого мая, состоялся неожиданно скоро, – и праздники не успели закончиться. На Девятое мая, на тридцатилетие Победы, прилетели товарищи из совета ветеранов... Клуб был полнехонек: и Харьезины-Анисьины гости, на поминки прибывшие, – чуть подвыпившие и серьезные; и ста- рухи и старики все – даже деда Анисима, Горькиного деда, привели, а он и по де- ревне-то уж никуда не ходит; и школьники – не только те, кто вШестьденьговской школе учится, но и девяти- и десятиклассники, прилетевшие на праздники. Сначала фильм был: тяжелый фильм... Остатки печей, колокола печальные, слезы старые и новые... И вдруг в самый уж невыносимый миг, когда экран в гла- зах расплывался, смешок в зале – веселый, снисходительный. Будто холодной воды сверху на людей плеснули. – Вот беда-то, до чего... – прошептал кто-то, и по голосу слышно было, что шептавший поежился. А оттуда, где смех, – разговоры в ответ веселые. – Тише вы! – тихо цыкнули в темноте. – Вот срамны-то... Вот наказанье-то наше... А смех продолжался. Наконец кончилось терпение, гаркнул кто-то на весь зал: – Да прекратите же! И с угрозой: – А то свет включу! Вроде притихло, и фильм благополучно докрутили. Ванё Бутора – в орденах, подтянут – поднялся к столу перед экраном. Провел по волосам, готовясь слово сказать. – И Ванё годы берут, – вздохнула женщина неподалеку от Митьки. – Белеть стал... Бутора тихонько, едва слышно, откашлялся, сказал негромко: – А теперь, товарищи, помянем поименно всех погибших наших земля- ков-шестьденьговцев. Сколь ни велико горе, которое война... И тут в самой середине зала – хохот. И громко, сразу человек пять, бурно в ладоши захлопали. Зал похолодел, а Бутора – будто в ухо ему хлестанули – вскинул голову навстречу хохоту... И в тот же миг со скамьи попереди хохотавших вскочил разъяренно – в од- ной руке шарф, в другой шапка – длинный жидковолосый мужик, из тех, кто на поминки прилетел: – Да что же ещё дальше-то будет? Куда ещё дальше-то?! Кинулся в проход да оттуда – к тем, кто сейчас, нагловато прищурившись, на него поглядывал. Как схватит двоих за грудки. – Вон! Ну-ко я душу-то вашу паскудную вытряхну?!