Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

170 171 Виталий Маслов Круговая порука – Тихон тут приходил, копался чего-то. У него, у брата, и спроси... До навига- ции-то далеко, на что сейчас-то катушка? – Не для катера! ВЩелье мужиков – до Мурманска не переставишь, на судах ходят, а на скотном дворе насос сделать некому. Бабы приспособились – палочки в контактор вставляют. – Ищи... Но Тихон-то тоже про поилку говорил, может, и взял. А насчет му- жиков ихних сам суди: что для них – скотный? Пойдешь плавать – такой же, мо­ жет, и будешь. Которы от моря-то кормятся – они завсегда так. На днях слышу: «Койдяна три года старой славой проживут!» И ведь ни капельки тут не приврано. По копейке собирать не станут. Из копыт клей варить, из рогов пуговки пилить ни койденских, ни шестьденьговских мужиков не заставишь. Головы положат – немало клали, – но чтобы уж на большом деле, на промысле, на то и мужики! И у дресвян так было – одна малина. Не слишком это для баб ловко, а что поде- лаешь?.. Не всем бабами быть. Ходит, помню, он день, ночь ходит кругом карбаса, вылизывает, выстукивает. И терпенья-то сколько и старанья-то сколько! А выпа- ди у крыльца ступенька – перешагнет, не заметит! За дом старик в ответе, а нету дедка, значит – баба. Пока уж до большого ремонта не дойдет... Да холоду-то ты из сеней напустил, хоть катанцы обувай! И ещё в тот вечер мать сказала, посмеиваясь над собой: – По старости, по глупости и мне на ум приходило. Чем, думаю, жить вот так: есть я – ладно, нету – не заметит никто, – поехать бы к Николаю Николаевичу! А что? Будь я помоложе... Да не одна бы! Мы ведь не приучены, чтобы в одиночку. Я бы ещё кое-кого уговорила! Думалось: муж до последнего колхозом жил, и мне бы – до последнего. Чтобы из веры в веру не переходить. А тебя-то кто надоумил? Кто сманил? – А я, может, тоже – не один! – засмеялся Митька весело, ему было хорошо с матерью. Насчет же «надоумить-сманить» ничего не ответил. Но слова материны, хоть он и не всегда – ой не всегда! – им следовал, никогда мимо сердца не пропускал. Мимо ушей – да, а мимо сердца – нет, так устроен. Сколь ни обчесывали поройМитьку злые языки и незлые тоже и сколь ни был он порой не похож ни на злых, ни на добрых, для него, как для любого нормаль­ ного человека, не было на свете ничего дороже матери... Дороже? «Дороже» – не то слово. Разве об этом можно сказать – «дороже»? У него было странное ощу- щение, что он и мать – неразделимы, что, может быть, это и не два разных суще- ства вовсе: он до сих пор – часть матери, а она – его часть, самая чувствительная и больная. Материно присутствие ни в чем не сдерживало Митьку, не мешало выкинуть что-то или мгновенно решиться на что-то, но, выкинув и решившись на то, что потом неразумным оказывалось, он не жалел о последствиях для себя, но тошно становилось, когда мысль другой стороной поворачивалась: «Мать!..» Вспоминая потом о вечере, когда она про Митькин огонь говорила, Митька не раз думал: «А не летят ли искры от костра моего на мать? Не вздрагивает ли она, когда от сыновних проделок в нее горящие головешки летят?» Даже о Крутой Дресве он в этом случае меньше думал: ведь Крутой-то Дресве уже почти что всё равно... Так что, если станем мы замечать, что Митька помалу меняться начнет, в чем- то будет поскрытнее, в чем-то мудрее, пить столько не будет, и если случится, что станем мы докапываться до причин этого всего, надо не забыть тогда о матери... 13 «Так кто же все-таки надоумил, кто же все-таки сманил?» Глубьевой лов? Да, конечно... Председатель Фокин?.. Нет, с ним до подачи заявления Митька о вступлении в колхоз не говорил. Нечаев – вот кто подошёл вслед за Митькой к огню глубьевому и тоже к жи- вому теплу руки протянул. И как бы соединил и Шестьденьгову Щелью, и го- лубую «Лахудру», и что-то ещё многое-многое личное, Митькино, что давно в Митьке бродило, бросало с места на место, впереди Митьки в стаканы и в глаза женские заглядывало, от чего не то стыдливо, не то виновато он давно терялся прямо посмотреть в глаза материны. Евлампий Нечаев, Евлампий Павлович... Возвращаясь от скотного и увидев в своих окнах свет, Митька все-таки ре- шил идти в гостиницу: после того, что стряслось с ним и Валентиной на льду на реке, и в голову не могло взбрести, чтобы вот так, в тот же вечер к Текусе отпра- виться. Еще в крыльце, обметая валенки, услышал знакомый и довольный роко- ток, настолько неожиданный, что аж замер, ушам не веря. Почти два года, служа в армии, Митька колесил в своем фургоне от одного края планшета до другого, и каждый вечер этот вот голос приглушенно рокотал с нижней койки. Пока соседи в темноте не заворочаются: «К чертям тебя, Нечаев! Спать!» Влетел в гостиницу – руки выше головы и дверь позади нараспашку, сгреб корешка своего в охапку: – Евланя! А у стола сидел Герман. Смотрел на встречу приятелей серьезно, чуть искоса, как бы смущаясь, что радость их и на его постороннем лице отражается. Нераз­ детый сидел. Митька, не отпуская Евлампия, Герману руку протянул: – У нас – раздеваются! Можно! Откуда, Евланя?! – Да я ж давно здесь! С годовым отчетом ездил, а потом в деревню свою. Только что вернулся. – Евлампий радостно руки вскинул. – А Герман из клу- ба. И ну расписывать! И за сеном съездил! И прочее! И не один за сеном ездил! И прочее! А коль не один, – тут Герман лицо заинтересованное! Ты гляди: слушает, будто не о нём речь! Спрашиваю: «Как того сеновоза зовут? Кто такой?» Плечами жмет: «Жерди-ина... Из Крутой Дресвы!» – «Митька?!» – «Вро-оде»... До утра просидели. Был чай, и была бутылка, оставшаяся от мужиков... Евлампий вскакивал, бегал возбужденно по гостинице, широко переставляя длинные валенки и цепляясь ими со звоном то за одну кровать, то за другую, и ка­ зался коротконогим до неуклюжести. Шевелюра у него – густая и растрепанная, что воронье гнездо. Носит такую, будто не знает, что голове его и без того много­ вато размера отпущено. Он – почти ровесник Митьке, а с виду – в отцы годится. – Завтра! Завтра! Завтра! – горячился он. – Все мы должны думать о зав- тра, чтобы застраховать себя от заноса на новых поворотах! И в ответ слышу, как эхо: «Завтра! Завтра! Завтра!», только совсем в другом смысле, всё на завтра хо- тели бы отложить. Суюсь везде – строить, закладывать! А мне – как пластинка по одному месту: «Завтра!» Из-за этого я от своего председателя к Фокину ушел, а и здесь... Евлампий разочарованно, обреченно махал рукой, приутихал, походка стано- вилась размереннее, голос задумчивее: