Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

16 17 Виталий Маслов Восьминка Рассуждает, шепчет, а самовар-то уж под конфоркой на полу оказался... Вот в том месте, где сейчас стоит. И уж лучина в руке горела... Наставила-таки самовар! Пальтуху сымала – глаз не спускала с пачки... А голова-то, с головой-то что делалось!.. Без большого достатка, но и не бедно жила она после смерти мужа. Ребяток в первое же лето за собой на пожню потянула. Худо-бедно, а земли – две души... Бабы, бывало, заохают: – Куда ты их волокешь-то себе на маету?! Съедят комары! И вправду, столь малы были – из хорошей ежели травы, так только грабельки и видно. Да головушки... Старший-то был светловолос. Сам гибок, что ковылинка на угорышке, лицо тонкое да умное, а надо лбом – будто от кудельки растрепанный край. И столь та куделька мягка была да шелковиста – прикладывай нитку да начинай прялку крутить, прядено на катушку сматывать. А глазами – серьезненький... И всё спра- шивал. Да такое всё, чего мати и сама не знат. А младшенький, Пашенька, – тот даже с виду другой, покороче да пошире. Пояска не любил – ремнем отцовским перехватится, остаток дважды вокруг себя обмотнет: мужик мужиком! А головка... Если, бывало, подстрижен, а у тебя – сса- дина или мозоль содрана, то не можно, бывало, мыть, столь ершист волос. Говорят: «Каков волос – таков норов». Но Паша, не по приметам, не был ни груб, ни упрям, до мужика дорос, а всё ему было – брата бы дернуть, да в сене вываляться, да ма- тери загадку устроить. Таким и на войну взяли. Ремнем отцовским перепоясался в дорогу, волосы в поллба подстрижены и вперед приглажены, глаза серьезны ста- ли – шир ' оки и черны. Грабелки, бывало, бегают часто-часто, а она ещё и подторопит: – Скоре, робятки! Скоре, кормильцы мои! Бойки робята были, нельзя пообидеться. А она за хорошу работу на доброе слово не скупилась, хоть и строга была. Доброта, работа да строгость, уверена была Сусанна, и помогли ей из робяток не безотцовщину и не отстойщину, а му- жиков людям на зависть вырастить. С первого того сенокоса и до самого колхоза ни одной пожни сыновья не про- пустили. Коня держать ухитрялись да корову. Пусть и не богато, но все-таки... Сколь ни был двадцатый год бесхлебицей страшен, а за коровой-то шутя, можно сказать, пережили... Вот и сейчас, будь у ней, у Сусанны, корова – разве ходили бы робятишки Ефросиньины естоль х ' уды... Стень ведь одна осталась... В тридцать седьмом артель образовалась, коня сдали, а коров в одно стадо дресвяне не сводили, корова дома осталась. В тридцать восьмом сынов обоих на путину отправили на летнюю. Так она, мать, и одна заробила сена – знай корми! В то лето, в тридцать восьмом, первый год робили не каждый на своем паю, а колхозом, в бригадах. Весело робили! Все лето в песнях! По восемьдесят чело- век на бригаду, по двенадцать в звене! На веку для баб-дресвях столь легкого лета не бывало! А осень и вовсе колхозный запев золотым сделала – по два с поло- виной пуда сена на каждый летний трудодень пало! Спроси-ка у любой бабы в Крутой Дресве, когда счастье увидела, – в голос ответят: «В тридцать восьмом, на первом сенокосе колхозном!» И ударники-то все, и в почете-то, и дворы-то да повети от сена ломятся! А ей ли, Сусанне Карушковой, в тридцать восьмом не радоваться было?.. За двумя сыновьями, за двумя эдакими-то мужиками понадежней, чем за стеной каменной! Поняла это по-настоящему, когда под новую крышу жить перешла. Дом был срублен ещё мужем и под стропила подведен. Сколько годов так простоял, и, наконец, – сыновья... Тёсу надор ' ожили 1 . Покрыли, отделали сперва избу, по- том – горницу. А под конец эти полати выстрогали. Доски-то уж на исходе были, какие привелись. И похохотали бабы, когда ходили друг ко дружке избы мыть да первый раз до нового дома очередь дошла. Сусанна полатницы свои никому шоркать дресвой не доверила. «Руки, – говорит, – занозите!» А сама сразу: «Ох!» И к окошку с иголкой: «Вытяните-ко, бабы, спицу из ладони!..» Радостно смеялась вместе со всеми: «Ничего! Зато мастера свои и доски были не натодельны!» ...Вот и отшоркалось... Давно уж загладились полатницы, ничего, что были не на выбор, не прямоствольные. И такие уж любушки стали: все кружевные да узорчатые, и сучочки веселенькими глазками поглядывают... А уважать-то за сыновей её ещё больше стали: эдакие-то женихи! И по гостям было похожено, и свое застолье, когда ребята с путин приходили, не пустовало. Однако вина ни красного, ни белого на её губах за все годы не быва- ло ни росинки. С того дня, с девятнадцатого года, как мужа в последний вешний путь проводила. Сперва ни нужда не позволяла, ни душа не принимала, а потом – поздно стало за рюмку браться. Но пристрастилась она за те годы к чаю-кофею, хуже всякой хвори. Сыновья хохочут: – Нам, мати, на вине естолько не просадить – не пропить! И откуль это в ей? Или по роду? Мать Сусанны завсегда была чаёвница, а отец – истый кофейник... Или потому, что от питья духовитого силы в трудах прибывало? Но втянулась, и вправду – хуже вина. И что удивительно, хотя при запахе хорошего кофею завсегда она слюнку сглатывала и варила кофей всегда по-дресвянски, в самоваре, а случись, бывало, чаю дня два-три не попить – лежмя лежит! До первой заварки. Тогда и определилось: кофей кофеем, кофей для нее – праздник красивый да ароматный, а вот без чаю она не жилец, чай – жизнь. Так как же было не закружиться голове при виде целехонькой, нераспеча- танной пачки? Ведь сколько времени она на этот-то раз чаю не нюхивала! Разве не поднимется она на ноги, как прежде поднималась, – только налей ей чашку!.. Бог ты мой!.. Ту чашку она не выпьет так, сразу, большими глотками, как голодная. Она б обхватила ту чашку горячую ладонями и спрятала бы в тех ладонях лицо, над самой чашкой, чтобы даже запашинки самой маленькой зря не упустить... – Уж так надо бы на ноги-то встать! – шептала она, глядя на пачку. – Робят нать пообиходить. Сами уж сколько раз стирали, а что это за стирка: пожимка- ют-пожимкают в тазу без мыла – и сушить... И в доме прибрать нать. Хоть вроде и чисто пока, а неустроенность, безрукость проглядывать стали... Заместо матери для робят побыть бы!.. Столько дела! Дак неужеле за всё это не простится мне чаю щепотка из чужой восьминки? Не из ворованной, а из найденной!.. Перемешалось в Сусанниной голове, показалось даже, будто бы увидела всех детей вместе – и своих двоих, и этих, сегодняшних, троих. Неловко стало, как опомнилась. Взглянула в угол, где иконка малюсенькая висела, будто прощения 1 Д о р о ж и т ь т ё с – выбирать желобки дорожки для стока воды.