Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

146 147 Виталий Маслов Круговая порука – Ничего не осталось... Пусто! – А ты попробуй-ко-се! Увидь-ко-се тако под собой! – О-о-ой!.. – фельдшерица воскликнула так, словно Михаила Марковича пе- редразнивала. – Ой-ой!.. Хирургию скорей! – Хирургия! Ну, хирургия! Уехал? Ой, девочки! Звоните на аэродром! Пошу- тила! Ой, пошутила я! Да, да, пошути-и-ила! Выпустила трубку, сморщилась, закрыла лицо руками, прилегла на скамью, содрогаясь, и вдруг такой хохот фельдшерицу потряс, что, казалось, наизнанку сейчас девку вывернет. – Ой! Не могу больше! – прорывалось сквозь хохот и слезы. – Не могу!.. Бе- жите, скажите дедку! Пусто... Ничегошеньки не осталось!.. 2 То было восьмого мая. А сегодня – тридцатое августа. Сколько воды утекло! Митька стоит на угоре, подперши поленницу, глядит на реку... На угасающую в вечерних сумерках Шестьденьговку. Тогда, восьмого мая, Михайло Маркович мгновенно, у всех на виду, выздо- ровел, с верстака вскочил, искать Митьку кинулся, оглоблей размахивал. Убить обещал... Убить не убил пока, но за все прошедшие месяцы и взглядом не одолжил. А вот сейчас, только что, хромая мимо, вдруг сказал серьезно, сосредоточенно, не глядя на Митьку: – Погоди тут. Дело. Спустился старик под гору, разулся, штаны закатал. Видно, что карбас, пока не обсох, подальше откинуть хочет, – ехать куда-то сряжается на малой воде. «Всего четыре месяца после Майских прошло, даже меньше, – грустно поду- мал Митька, – а давно – аж неправдоподобно. А всего я здесь, в Шестьденьговой Щелье, – восемь, с Нового года...» И спросил, к себе прислушиваясь: «Что же все-таки меня тогда так, враз, из Мезени сдернуло и сюда кинуло?.. Враз!» Ушел от ответа: «Телеграфные столбы привели!» А ведь и вправду – они... Да не просто привели, но и за сердце зацепили. Гляди, мол! Много ли тебе приходилось новых линий тянуть к деревням? Ни одной! Зато сколько ты деревень опустевших от линий отрезал... Да учти, что Шестьденьгова Щелья, вроде Крутой Дресвы, неперспективная была, обреченная... ИМитька глядел. Посланный в Щелью столбовым управлением, развозил он бревна по новой линии... А вернулся в Мезень на субботу-воскресенье и бабахнул на первой же пьянке: – В Шестьденьгову Щелью! К Фокину! К черту столбовиков! У нас в Дре- све шумели, а там дело делают! Наши большеголовые съехались было: «Колхоз восстановим!», а смылись и – из ума вон! А поглядите на Щелью... – И черту под- вел: – Рассчитываюсь и – туда! Кто со мной? По рукам! И хлопнули по рукам... Внизу, на фоне глянцевитой молчаливой Шестьденьговки, Михайло Марко- вич шевелился. Вздохнул Митька, поднялось откуда-то из глубины горькое: – И вот – результат!.. И одернул себя, сам на себя злой: – Что – результат?! Все по делу, всё путем! Тихий вечер, хороший. Глядит Митька на реку, и помалу оседает раздраже- ние. Такая уж штука – вода текучая... Что жизнь: только вглядись в нее... «А после­ завтра – первого сентября – конец всему!» Встрепенулся, очнулся: – Почему – всему? Почему – конец?! Михайло Маркович оттолкнулся в карбасе, якорь отдал, а теперь корму к берегу подгоняет, чтобы выскочить. Да не тут-то было: вода быстерью на убыль катится. Нет бы – лодочку заранее к карбасу привязать, вот бы и переехал на берег. «Ага, выскочил... Что-то он сказать напоследок вздумал? Пообещает, навер- ное, что долг не пропадет, оглобля всё равно плакать по мне будет». АМихайло поднялся на гору, остановился околоМитьки и, опять глядя мимо, сказал: – Судили мы, рядили: звать тебя – не звать... Повернул голову и посмотрел наконец на Митьку не исподлобья, не искоса, а открыто, прямо, глаза в глаза, и оказалось, что глаза у Михайлы совсем старые: выцвели, а по краям потянуты тонкой, с розоватым отблеском пленкой. Так вот – от берегов – светлые озера затягиваются. Смотрел старик серьезно, говорил твердо, озабоченно: – Не в море идешь – в тюрьму правишься... Вдруг, будто споря с кем-то, тряхнул головой, и Митька увидел, что на бороде у Марковича няша засохла, белеет в сумерках. – И никто не знат, – громко, громче, чем если бы для них двоих, и от слова к слову грустнея, говорил старик, – много ли, мало ли тебя там промурыжат. Воро­ тишься, а нас-то уж... Не вековечны... И тогда поздно будет решать, звать тебя – не звать... Помолчал, будто бы примеряясь, хватит ли у этого арестанта, у Митьки-Фут- штока, терпения – до конца выслушать. Вернулся от вековечного к сиюминутному: – Судили-рядили. Ты – мало что молодой, а и нездешний. Дресвянский, а не шестьденьговец. И выставляешься не всегда по-умному (на лицо старика тень набежала, было отчего)... И о дресвянских, и о мезенских выступах твоих прена- слышаны... Но гов ' оря – не разговоры! Дресвянская ваша жила лопнула, беды для Крутой Дресвы кончились, надо о наших думать! Михаил Маркович начал вдруг горячиться – видимо, не первый раз это же самое говорил, потом – снова спокойней: – Насчет молодости – и верно, рановато бы тебя звать, не по летам. Век так велось: пока мужик насовсем на берег с моря не спустится, не призывать его... Кто с тем спорит? Но одинова мы уже прорановатились. Пала война, и вышло: надо бы после войны, надо бы кого-то к нашему делу призвать, да некого! Всех под­ чистую!.. А их-то ле было рано?! А помирать-то, головы-то класть – не рано?! Помолчал Михаил Маркович, чтобы успокоить себя и не очень перед Мить- кой-Футштоком волненье показывать. – Вот и выпало из цепи звено, в котором и сыновья мои, и отец у тебя. Так и выпало. Не спустились они на родимой берег... И некого теперь призвать нам. И главного передать некому... Ведь если и пришёл кто с войны да на сторону от нас устебал – не того ли к делу святому звать?! Горе-то како! Не в могилу нести?! Ведь тоже грех! И – конец. Всему, может быть, главному самому.