Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

122 123 Виталий Маслов для того дольше всех за деревню держусь, чтобы здесь, на здешней Едоме, не осесть! – Как это – на здешней Едоме? – улыбнулся сын. Однако не пришло ли время сказать, а что же это такое – Едома? Из-за чего сыр-бор? Именовался Едомой травянистый взгорок позади их родной деревни. Опу- шенный густым вереском и прикрытый от холодных ветров узенькой полоской низкорослого ельничка, взгорок этот весело выделялся среди ровной, как море, бесконечной, однообразной тундры. Но был он весь в грязи, в костях, в разбро- санных, втоптанных в землю клочьях оленьей шерсти, в облезлых огрызках шкур, и даже пронзительный ветер, врывавшийся иногда с моря, не мог справиться с кислым, приторным запахом, в котором соединились и ворвань, и перебродив- шая, пропитавшая землю оленья кровь, и густой смрад от запоганенных вересков, служивших отхожим местом. На взгорке маячили чумы, крытые где шкурами, где берестой. В чумах круглый год ютились отбившиеся от соплеменников, опустив- шиеся, то пьяные, то голодные, а чаще пьяные и голодные одновременно, ненцы. Русская деревня раскинулась в полуверсте, над морем. С кочевыми, глубин- ными ненцами её жители поддерживали деловые, а нередко и дружеские связи: у самого Евстафия Евлампиевича, к примеру, и крестным отцом был ненец. Каж- дый год осенью и весной проходили мимо стада – в леса зимовать и в тундру к морю летовать, и дважды в год наезжали гости в деревню на радость детишкам тем и другим. Наезжали, шумные и возбужденные, чтобы забрать-выменять зака- занное заранее «молоко-матану» и «творонга» бочонок, ремни тюленьи на упряжь и веревку натодельного спуска – подрастающим ребятишкам на легонький аркан- чик-цинзеек летучий, оленей ловить; чтобы вымыться в бане, отгостить вечерок и мчаться обратно к стадам, роняя в сугробы непривычных к оленьим санкам де- ревенских ребят. Русский побогаче принимал обычно и ненца богатого, русский победнее – и ненца победнее, но тех, отбившихся, кто сидел на Едоме, и те, и дру- гие старались не замечать, да и за ненцев их не особо считали. Просто – Едома, и всё тут. И возмущало жителей деревни, что нередко по этой вот самой Едоме судили приезжие люди обо всем ненецком народе. – Ты думаешь, что на Едому садилась готовая распоследняя пьянь да бесто- лочь? – ответил старик и выпрямился в кресле. – Помню Илейку, ровесника... Как, бывало, ни торопит погода – вот-вот реки пойдут, спешить надо! – никогда Илейко деревню стороной не обойдет, заглянет и весной, и осенью. Гонит, бывало, быков – разукрашенная шапка за спиной болтается, хорей не под мышкой, не как у всех, а поднят над головой – будто копье! Красавец! Пал я как-то к нему на сани, дак – веришь? – не можно ехать, заметали олени снегом! И вот, сказывают, сел Илейко на Едому. Не на нашу, а около другой деревни. От него я и прежде слыхивал, что «всё худо: чум ставь-ломай – худо, олень паси – худо, лето-комар – худо, зима-стуза – худо, отец – глупа-худа, бабка – глаза крас- ны – глупой, все людь – глупа!». Но всё равно удивился. Ну, думаю, пропал Илейко! Ан нет! Земля слухом полнится: женился! Ко вдовушке ко молоденькой во двор ушел. Корова, конь да за Илейко оленей десятка три-четыре – живи знай! Много ли, мало ли годов ушло – ты уж родился, – старик светло глянул на сына, – правлюсь я из-за Канина с четырьмя возами наваги. Поскрипываю пе- шочком за задним возом. Лунно. Любо, что до деревни близко стало. К той дерев- не, к Неси, подхожу, где Илейко поселился. Но – что ещё такое? – конь передовой стал. Спускаюсь с дороги, бреду стороной, в снегу рюхаюсь. А у коня-то под самым носом сидит, покачивается ненец, ноги поперек дороги вытянул. Пар из конских ноздрей ему на голову. – Вставай! – матюкаюсь. – Замерзнешь, а не замерзнешь – растопчут! Тряхнул его за малицу. Он поднялся, об оглоблю оперся. Веки трахомные красные выворочены, слезы текут. Если бы это был не Илейко, я и сказывать не стал бы. Узнал меня, ухватился за рукав, семенит около, согнулся весь. А малица – будто собаки ели: низ разодран и одной стороной по снегу волочится. – Естишка! – радуется, как малой робенок. – Естишка! – Чего мерзнешь? – спрашиваю. – Садись, довезу до деревни! Он завсхлипывал, на кули полез, а я сзади на полозок прискочил... Фёдор сидел напротив отца, глядя поверх его головы, и задумчиво покусывал губы. Все, о чём говорил отец, было ему знакомо, и хотя он уже забыл, когда видел всё это в последний раз, так давно это было, – он отчетливо-тоскливо слышал сейчас скрип полозьев и видел, как матово отражается луна в накатанной до блеска дороге. – Несь ходила, Несь ходила, – бормочет Илейко и налево показывает, где ле- сок проглядывает по-за озерку. «Спятил!–думаю. – Ведь деревня-то Несь впереди вот-вот покажется». А он снова: – Много оленей Несь ездила! Кровь много, мясо много! Распоясался, оленье мясо из-за пазухи на колени спустил, мне показывает. Все в шерсти заволочено. – Зря, – плачет, – Илейко ходил! Нету водка! Понял я, что бродил он в перелесок, ко старому столбу, к которому ненцы завсегда приворачивали: кровью столб поливали, тряпки да ленты вешали, и чего только около столба не было. А случалось, что и дороже дар оставляли – спирт- ного бутылку. Потом уж я узнал, что святое место по-ихнему и есть Несь, отто- го и река с деревней так именуются. Не первый раз промышлял Илейко у того столба. А про вдову к тому времени и забыл. В деревне ведь и с назьмом возись, и с дровами пластайся, и сено на комарах ставь да по морозу вози, и воду для скота носи, и заулки огребай... И водку в деревне даром не дают. Ну и убежал он обратно на Едому вместе со своима оленями. Пьянство да грязища не свалились откуда-то. С того начиналось, что кто-то, не научившись жить по-нашему, жить по-своему, по-ненецки, не пожелал. От идо- лов ушел, до бога не дошёл... Не так ли и наш брат? На все, что деревней в нас положено, рукой машем, в город-то ко-о-огда ещё чем-либо душу займет!.. Вздохнул Евстафий Евлампиевич: – Илейко деревенской жизни принять не сумел, а я вот нужником вашим об- ходиться не обучен. Да, Фёдору даже в деталях всё было знакомо: и тот перелесок со странным столбом и кучей костей рядом с ним – однажды в мартовские каникулы он ездил туда с дедом Евлампием охотиться на куропатку, – и жалкий старик Илейка, ко- торый приезжал в их деревню просить милостыню и спал почему-то не у своих, не на Едоме, а в теплых банях.