Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

114 115 Виталий Маслов Свадьба «Кр. Дресва, 27 августа 70 г. Здесь я не в командировке. А пишу потому, что сего числа в споре с б. жителями деревни Кр. Дресва показала себя весьма оглупленно. И вы должны знать об этом, потому что те, с кем был спор, видели во мне пред- ставителя райкома. Пьяные мужики решают воссоздать колхоз. Разве не могла бы я дока- зать как дважды два, что опустение Кр. Дресвы – не чья-то придумка, а ве- ление времени, что тральщик невыгоден экономически, что исчезновение поморских сел – процесс необратимый и т. д.? Могла бы, если бы спорили только об этом». Сжимая карандаш, долго, пристально глядела на потолок, на ненужную электрическую лампочку с мотком белого провода на гвозде. Потом словно очну- лась и тоже долго, не менее пристально рассматривала аккуратно составленные на этажерке, выгоревшие от времени учебники. «На самом первом семинаре, в двадцатых ещё, нам продиктовали, и я записала, что к северу от Вологды – самая настоящая дикость. И до сих пор не все мы понимаем, что слова эти были прочитаны не с того конца. Они – об экономических отношениях, а мы, прикрываясь ими, с чем бо- ролись? Со здешней непонятной нам культурой, традициями, привязан- ностями... Сегодня я не в себе, возможно, перегибаю, но ведь удивительно, что люди, которым мы с пеленок твердили, что все вокруг них – непро- светная дикость, сохранили бессловесно и безоглядно привязанность к этим местам, к этой темени, дикости. Как не доходило до меня раньше, что нет большего кощунства, чем недоброе слово о родине! Хорошо ещё, что души и привязанности здешних людей оказались глубже и крепче, чем наше упорство и настойчивость. Случись иначе, и на пространствах к севе- ру от Вологды давно была бы уже не полудикость и дикость, а полупусты- ня и пустыня. Горько, что всю жизнь я, по существу, воевала с дресвянами, вместо того чтобы их понять». Закрыла глаза, задумалась, и вдруг – слезы, крупные и неожиданные, окро- пили недописанную страницу. И покатились слова – быстрые, неразборчивые, на одном дыхании. «Их-то много, они понимают друг друга. А вот меня-то, меня-то кто поймет?! Зачем я жила?! Всю жизнь ломала деревню старую, думала, что строю Крутую Дресву новую, и вот нету ее, родной, ни новой, ни ста- рой! У чего я осталась? Подумал ли кто-нибудь обо мне? Ведь и у меня не было и нету в жизни ничего, кроме Дресвы! Одна я... Знал бы кто, сколь я обрадовалась, когда получила приглашение на свадьбу! И каким счасть- ем для меня был бы вопрос: «Тебя, Павловская, кем записать?»! И – хвати мне смелости быть честной – вскочила бы я и крикнула, как Митька-Футшток: «Кем хошь, тем и пиши!..» Незачем мне жить больше... Все. Не осуждайте. Хочу хотя бы там быть по-настоящему вместе с дресвянами». Подчеркнула слово «там», вытерла глаза совсем по-бабьи, подолом. «Судьба моя и судьба Крутой Дресвы решена. Не вижу ни оправда- нья, ни виновников. Я уже написала (для нас с вами это – аксиома), что тральщик – не вы- ход. Но вот наш бывший парторг, тоже из опустевшей деревни, избран председателем в соседнюю с Кр. Дресвой – через море – деревню. Он ух- ватился именно за тральщик, и дела пошли, и не пахнет упадком! Спра- шивают его (теперь-то с ним говорят!): «Зачем невидаль – птицефабрику строишь, зачем заботу обо всем районе на плечи себе валишь, деньги тра- тишь?» А он: «Не несушки мне – мне невесты нужны, которые на фабрике работать будут! Невест парням не хватает!» Вот ведь о чём уже думает, и мужики-соседи видят. Это они меж собой про несушек сплетничают. Одобрительно! Сомненье есть. Не следовало ли нам решительно воспротивиться, ког- да решил новый председатель тральщик покупать? Не допустили бы это- го – и, может, давно самого вопроса о Поморье не существовало бы! Но всё труднее мне искать закономерность, по которой ветошеют сенокосные площади, пустеют дома, зарастают дороги. Слушайте! Пусть это – бред и больное воображение, но слушайте! Поглядим прямо и чест- но! Разве случилось бы это, если б не выжимали мы столько лет последние соки из северной старой России ради того, чтобы богатели земли где-то, чтоб расцветали пустыни где-то, если бы понимали мы, что вот тут, вокруг себя, создаем? В душах! Не смерть мне страшна, – то страшно, что мужики трезвые никогда уже об этом не говорят! Если будете смеяться – не беда. Беда и вина, что раньше не думала. Сказали: «Сселять!»– и я выполняла, нажимала, хитрила, обходила, лишь бы исполнить. Приучена была. Так хоть вы думайте! Ищите!.. Без меня». Написала на конверте: «Мезень, тов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . » Остановилась в нерешительности: «Кому?!» Тяжело, опершись руками о стол, поднялась: «Кому...» Помутневшими глазами уставилась в исписанные листы. Жилы на блед- но-синем лбу вздулись. И в изломе шеи, и в наклоне головы всё ещё оставалось что-то, отдаленно напоминающее прежнюю, упрямую и напористую, Павловскую. – О-о-о! Выпрямилась, запрокинула голову. Стало душно. Бессознательно распахнула створки низкого окна, потом дверь. Останови- лась посреди комнаты. Сквозняк, ворвавшись через окно, подхватил со стола листки – один за дру- гим – и исписанные, и чистые, но это её уже не касалось. Потому что сдернутый с гвоздя, завитый кольцами белый электрический провод раскачивался перед гла- зами, раскачивался, и для нее те упругие белые кольца заслонили собой и вышку всю, и весь белый свет... А листки вылетали через дверь, кружились над поветью и не спеша опуска- лись: одни – тут же, рядом с вышкой, между старых ивовых плетюх для селедки, другие – подальше, на кучи хлама, оставшегося от сельсовета, на давно растяну- тые, да так и забытые сети, на опрокинутую трехкилевую зверобойную лодку, со- хранившуюся каким-то чудом с тех далеких времен, когда в Крутой Дресве ещё не слыхали о Марии Павловской. В понедельник, с приливом, большинству гостей надо было уезжать, и жен- щины заранее боялись, как бы не принялись мужья похмеляться. Однако в понедельник о похмелье никто даже не заговорил.