Маслов, В. С. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 1 / Виталий Маслов ; [сост. В. У. Маслова ; ред. Н. Г. Емельянова]. - Мурманск : Дроздов-на-Мурмане, 2016. - 527 с. : ил., портр.

112 113 Виталий Маслов Свадьба Хитер женихов отец. Третий день мужики пьют. Тем, кому в понедельник уез- жать, пора бы к концу дело вести. И кофе холодный – как раз кстати. – Дак кого записали? – Читай! – протянул Валентин книжку отцу. Старик перелистал, покачал головой: – Значит, кроме себя, всех наших... А себя-то чего? Глянул на отвернувшегося сына, поперхнулся, вздохнул: – Робята, робята! Разве не хотелось бы мне вместе с детьми пожить, по-чело- вечески?.. Рад, что в люди они вышли и людьми остались при этом, но новой раз – от старости, наверно, – отец жениха сморщился, – новой раз, как баба – горькима... Разве не хотелось бы, чтобы Валька, – он положил руку на плечо Валентину, – окол дому робил? Чтобы и Венемин, и Иван, и Демидко, и Кланька в своем устье якорь отдали да навстречу им, как к нам бывало, выбежали на карбасах жёнки да дети?.. Только очень, робята, опаско: не пришлось бы вам ещё раз жизнь наново зачинать... Слушали старика вроде и не очень внимательно, однако не заметили, что Валентин уже второй куплет допевает. Первым поддержал Валентина отец. По- том Стас, закрыв глаза, к песне полегоньку пристроился, так, чтобы его высокий, очень уж звонкий голос не особенно выделялся: Ой да корабель плывет, Лишь волна ревет... Поют за столом все, кроме Тихона. Он хотя и держится прямо, но совсем зах- мелел, и сознание никак не может переключиться с одного предмета на другой. – Девятый... – бормочет он. – Девятый... Радист... – И вдруг резко вскидывает голову, громко спрашивает: – Дак кого, ребята, девятым?.. Ой да молодой солдат Домой просится... Не скоро песня кончится. Разлила хозяйка кофе по стаканам, поставила ста- каны на поднос, но не подходит к столу, не хочет песню сбивать. Слушает, губу прикусила... Ой да отпусти домой, К отцу, к матери родной... – Глите-ко! Мариюшка-то! Павловская-то! Со стороны н ' асторону запомёты- вало! Досиделась с мужиками! Во-о-оно по угорышку! – Аполлинарья только что вылетела из пляски на взвоз перевести дыхание. – Кликнуть сюда? – Не нать! Хватанет воздуху – легче будет! – Наши супостаты хошь мертвого напоят! – А на то и свадьба! ...Путаясь в отцветшей траве метлячине, и в самом деле похожая на пьяную, брела она над обрывом прочь от свадебного веселья. Перед оврагом, отделявшим деревню от широкого медно-красного болота, за угловым – между оврагом и мо- рем – амбаром остановилась. Долго стояла, уронив голову. Оттуда, этим багуль- никовым болотом, по скрипучему накатанному зимнику, вдоль белого тумана, за- глядывавшего на обрыв, приехала она когда-то в Крутую Дресву. Давным-давно... Жизнь прошла! «И никак не сорвется!..» «И никак не сорвется!..» Митькины полупохабные, озлобленные слова будто ослепили ее, перегрузи- ли своей страшной тяжестью – бились в висках, распирали голову, сдавливали худую грудь. «Не сорвется!..» «Не сорвется!..» Дрожь, нет, не дрожь, а, скорее, судорога передернула всю ее. С трудом под- няла голову в обычное гордое положение и медленно, как бы прощупывая ногами землю, направилась в центр деревни, к бывшему сельсоветскому дому. Угол сельсоветского палисадника ещё зимой смяла гусеницами проходившая через Дресву экспедиция. Резное полотенце с одной стороны крыши кто-то ско- лол, с другой – обломил начисто. Лишь недоступный конек да резной балкончик над вторым этажом, похожий на игрушечное гнездышко, оставались нетронутыми. В этом доме, в этой громадной хламине, выделена была Марии ещё во време- на раскулачиванья крошечная, необыкновенно уютная светелка-вышка, и стала та вышка для Павловской единственным на всю жизнь по-настоящему своим углом. Отодвинула, уронила на крыльцо кол, стоявший в воротах. Пахнуло плесенью, сыростью, нежилым... Нижний этаж – бывшая больница... Выше – толстые ступени, ведущие на второй этаж, чуть не насквозь сноше- ны, – сельсовет и почта. Тоже бывшие... Еще выше, над сельсоветом, – Мария Павловская. Ступеньки на вышку – будто новенькие. Вошла, метнулась по тесной своей клетухе: поправила подушку на байковом одеяле солдатской своей кровати, переставила с места на место единственный флакон на белой больничной тумбочке, подняла и опустила заржавевший кружок не топленной давно плиты... А были ещё в комнате стол, доставшийся от прежних хозяев, дощатый диван, закрывавший своей гнутой спинкой выход на балкончик, да этажерка, втиснутая в угол, рядом с диваном. ВМезень ничего увезено не было, всё стояло на привычных местах. Три шага – туда, три – обратно, три – туда, три – обратно. «Бывшие... Бывшие...» Теперь уже эти какие-то липкие, обволакивающие слова переполняли ее, под- ступали к горлу, мешали дышать: «Бывшие... Бывшие...» Она торопливо, раз за разом, сглатывала слюну, боясь, что вот-вот стошнит. «Бывшие!» И уже не слово, не мысль и даже уже не как судорога – сразу всю, до послед- него нерва: – Все, ради чего жила, – бывшее! И закружилось: Андрей – слеза у переносицы; пальцы, поочередно сгибаю- щиеся в кулак; и снова: «Не сорвется!» Закрылась рукавом, будто от молнии, не шагнула, а прыгнула к столу, с грохо- том хватила кулачишком по столешнице, приказала себе: – Стоп! Тонкие синие губы вытянулись, сжались и словно окостенели. Сухие, потем- невшие глаза обвели комнату решительным, отчужденным взглядом. Села на ди- ван. Не глядя, взяла с этажерки бумагу с карандашом, конверт.