Мартова, О. А. Ледяной кубик или Прощание с Севером : роман / Ольга Мартова [Изд. 2-е]. – Москва: Ирис групп, 2014. – 418 с.

под партой на уроке растрепанную пацанами книжку . Не то ты обещал мне, ярл, когда звал меня в викинг! После белого от снега и голубого от неба перевала Тронхейм, где пасутся с колокольчиками на шее ручные олени, которые дают себя гладить даже русским сумасшедшим туристам - а жарко так, что все раздеваются до белья, ступая по сугробам, чего совершенно не ощущаешь, ни пятками, ни сердцем . После снежной Сахары сладкой, сахарного песка, который судьба подсыпала в твою жизнь столовой ложкой - неужто, и впрямь, помирать теперь, с дыркой в башке, с разбросанными по кафельному полу мозгами? Самоедское радио спрашивают: есть ли лекарство от смерти? Самоедское радио отвечает: да! Такого лекарства нет. Кукушка, кукушка? Сколько лет я проживу? А сколько минут? Петух, петух! Не пой в третий раз! Лучше ты обнимись, Петух, со своей Кукушкой, в избушке на краю света, и хвалите друг дружку, наперебой, из всех сил. В крошечном домике своем, в три окошечка, по шоссе ледяному летящем, как фраер на салазках, как пух от уст Эола - на мушке у часового. - Анжеличка! Ты моя кукушечка-душечка. - Серенький! Ты мой петушок, золотой гребешок! А плакун-трава нам дана, чтобы плакать. Не плачь, my baby, не грусти, my sweet. Мы сольемся с тобой в одно существо, в одну странную птицу. В зверя с двумя головами. В оленечеловека. В Адама-Еву. Никто никогда не разлучит нас. После всех пещер Алладина и сокровищниц Нибелунгов, всех отсверкавших Эльдорадо, златоструйных Парадизов и томных Альгамбр западного мира, С., (еще живой, живой еще, уже мертвый, мертвый уже), спрашивает дочку, в машине: ну, что тебе понравилось больше всего? - «Ян и Мия», - отвечает дочь. «Ян и Мия», - эхом откликается кукушечка-душечка. И ничего-то от тебя не останется. Белый песец все бежал и бежал за тобой, по всем дорогам, караулил, пас - и вот, выбрал минуту, и он настал, писец. Снайпер в белом маскхалате совместил в одной точке, в щели оптического прицела твою голову с мушкой, и нажал на спусковой крючок. И лопнула твоя бедная голова. И тотчас какая-то оборванка- метель, поломойка пьяная, кинулась, виляя задом, заметать, замывать твои следы, засыпать их стиральным порошком, хлоркой едучей, всё-о разъедающей, пеплом крематорским, кокаином, толчеными зубами крокодиловыми - ну, пять еще, ну, десять лет, ну, сорок, а после никто и не вспомнит, что когда-то ты тут отмечался. Нету следов. Ни отпечатков протекторов от тачки, на которой ты ездил, и, не все ли равно теперь, на какой. Только прах мельтешит вдали. Все - суета сует, маета мает, фиглета фиглет. Но Ян и Мия почему-то не исчезают в пыли и прахе. Они длятся, и длятся, и длятся. 82