Мартова, О. А. Петербургский квадрат : опыт мистической типологии / Ольга Мартова ; [Союз Рос. писателей, Мурм. гос. обл. универс. науч. б-ка]. – Мурманск : Мурманское книжное издательство, 2010.

Эту дуэль Серебряного века ее участники и свидетели но прошествии времени характеризовали как маскарадный розыгрыш, но она таковою не была. Соперники встретились в мастерской Головина в Мариинском театре, зас тавленной декорациями из «Орфея в аду». Дело происходило во время пред ставления «Фауста», Шаляпин внизу запел «Заклинание цветов». Волошин решил дать ему закончить арию, потом подошел к Николаю Степановичу и ударил его по лицу. Гумилев отшатнулся и выкрикнул с ненавистью: «Ты мне за это ответишь». Примечательна в атом отрынке музыка, которая аккомпанирует вызову: «Орфей в аду» (Волошин, как Орфей, хотел вывести Энредику-Черубину из ада, и как Орфей, оглянувшись назад, потерял ее) и «Расскажите ей, цветы мои» объяснение Фауста в любви к Маргарите (тоже преданной возлюбленным). Две пощечины, «Мокрый звук пощечины» суждено было услышать Алексею Толстому, секунданту Волошина, еще раз, много лет спустя, ее отвесил «советскому графу» другой житель Трапеции, Осип Мандель штам... 1Іа другой день литераторы стрелялись за I Іовой Деревней у Черной Речки, выбрав пару дуэльных пистолетов, очень похожих на те, из которых дрался с Дантесом Пушкин (каждый из поэтов мнил себя Александром Сергеевичем, а соперника - Дантесом). «Лепажа стволы роковые»... Была мокрая грязная весна и секундант, который отмеривал 15 шагов по кочкам, едва не увяз в слякоти. Нет ничего опасней Маскарада - репетиции Смерти. Поэты стрелялись, хоть и как бы в театральных костюмах пушкинской эпохи, но настоящими пулями. Михаил Кузмин, секундант Гумилева, не в силах от ужаса стоять у барьера, сел на снег и заслонился цинковым хирургическим ящиком. Алек сей Толстой так нервничал, что пошатнулся при выстреле и провалился по пояс в яму с талой водой (словно его ранили). Гумилев промахнулся, у Во лошина пистолет дал осечку. Бреттирующий «конквистадор» настоял, чтобы тот стрелял еще раз. Дворянски сведующий в этих делах Толстой вставил вместо пыжа разорванный на лоскуты носовой платок. Гашеткой в кровь ободрал себе палец. Волошин, зажмурившись, пальнул - боясь, по полному своему неумению обращаться с оружием, попасть в цель. Не попал. Гумилев настаивал и на третьем выстреле; секунданты, посовещавшись, отказали (ду эльный кодекс); будущий дважды Георгиевский кавалер, перекинув шубу через плечо, сел в сани и отбыл. «Гумилев не шутил, - рассказывал потом проницательный Толстой, - для него, конечно, изо всей этой путаницы, мистификации и лжи не было иного выхода, кроме смерти». Примечательно, что секундант (и друг) Макса, он в этой истории как-то незаметно для себя полностью встал на сторону Николая Степановича. Это судьбоносная история. Чем больше пишут о ней, трактуя так и эдак, тем больше остается непонятного (как и о дуэли Пушкина). Одним из ее 192