Мартова, О. А. Петербургский квадрат : опыт мистической типологии / Ольга Мартова ; [Союз Рос. писателей, Мурм. гос. обл. универс. науч. б-ка]. – Мурманск : Мурманское книжное издательство, 2010.

В Свечном переулке, в окошке под самой крышей, горела зажженная ей свеча. Дебютантка, вступившая в прославленную труппу, должна была «выду мать себя» вопреки всему: хвале и хуле, восторгам и ненависти, дружбе и зависти, одинаково опасным для новичка. (Эффект Трапеции). Множество молодых дарований, вспыхнув ярко в начале карьеры, потом гаснут. Но све че Павловой предстояло озарить собою XX век. Балетные критики, захлебываясь, сравнивали юную приму с гибкой тро стинкой, легкой птичкой, севрской фарфоровой куколкой и танагрской ста туэткой. Но изящных статуэточек и тонких тростиночек было на русской сцене предостаточно. Все, как одна, хорошенькие, с хрустальными - хоть на комод их ставь - ножками. Павлову выделяла из всех необычная для того времени лиричность - ее тело на сцене, казалось, теряло свою телесность, становясь «астралом», вырвавшейся из материального мира душой. Русской Терпсихоры душой исполненный полет... «Лебедь» Фокина и Павловой родился «между двумя репетициями», меньше, чем за час, в порыве вдохновения, и даже, как потом вспоминала она, «без какого-то особого труда, словно по мановению волшебного жезла». Андрей Левинсон «Анна Павлова илегенда Лебедя» «Зрители каждого представления Павловой были бы безутешны, не об наружив в афише номера, который мы знаем больше всего и который дос тавляет нам наибольшее удовольствие - “Умирающего лебедя”». Давно уже слава Павловой неотделима от легенды лебедя, символа души, изгнанной в эту печальную юдоль, небожителыіицы, задыхающейся в «четырех стенах действительности»... «Адажио» Фокина само по себе является резюме или сокращенным вариантом «Лебединого озера» Чайковского (Одетта-Одилия). А разве в русском фольклоре нет сказки о заколдованной царевне, превра щенной в лебедя? <...>Благородство этого искусства, его человеческая доступность просто невероятны. Чистота атмосферы, вибрирующей от призыва трепещущих рук, кажется сверкающей, как алмаз. Движение руки, обрамляющей прелестную головку или смиренно положенной на маленькую, как у девочки, грудь, вне запно становится бессловесным и вечным символом. И образ Лебедя ассоци ируется с самыми возвышенными строками, которые дарит нам поэзия. <... >Никогда еще тело не было с такой тонкостью вылеплено сном». Астральная, запредельная красота. Роковой бокал, «который словно бы дрожит и кружится на своей витой ножке», пригубив его, ослабевший Ле бедь опускает голову и складывает крылья в почти сладострастной муке из неможения. Это образ смерти и одновременно один из бессмертных образов. 115