Крейн, Л. А. Торопись успеть : повесть, рассказанная экипажем подводной лодки / Леонид Крейн. - [2-е изд.]. - Мурманск : Мурманское книжное издательство, 1988.

Союза по всем олимпийским видам. Злые языки утвержда ли, что это главная черта в характере Пивоварова — все знать и ничего не уметь. Но, так или иначе, рабочий день Василия Георгиевича обычно начинался с того, что он по очереди обходил наших редакционных спортсменов и об рушивал на них гору информации о последних событиях на стадионах мира и около них. Журналист он не ахти ка кой, а в остальном, как мне тогда казалось, был челове ком безвредным и обходительным. Вокруг него не раз возникали разговоры о том, что он вот-вот выйдет на пен сию, и сотрудник, которого прочили на его место, уже на чинал строить планы перестройки в работе отдела, но слу хи ничем не подкреплялись, и все оставалось по-прежне му. Ему бы, наверно, заведовать в редакции спортом. Но Пивоваров был военным, а в армии человек — как гвоздь, забитый по самую шляпку: вколотили тебя — сиди, пока до новой должности не дорастешь или не проржавеешь вконец... Впрочем, я рассказываю все это лишь затем, что бы пополнее представить вам человека, который должен был разрешить все мои сомнения и тревоги. Итак, Василий Георгиевич встретил меня почти по- приятельски. Когда я вошел, он против обыкновения, хотя рабочий день в редакции едва начался, сидел за столом и что-то писал. Ласково поздоровавшись, он тут же с ви димым удовольствием отодвинул в сторону свои листки, и на меня потоком хлынули новости. В течение пятнадца ти минут я подробно узнал результаты недавних междуна родных соревнований тяжелоатлетов, последние достиже ния норвежских конькобежцев, состояние здоровья всех ведущих футболистов обеих групп класса «А». Наконец Пивоваров иссяк. Теперь он мог что-то увидеть. Не успел я, воспользовавшись паузой, начать говорить, как Василий Георгиевич забросал меня участливыми вопроса ми. Не заболел ли я? Не случилась ли у меня неприят ность? Не?., не?., не?.. Выслушав мой сбивчивый рассказ о командировке, он сокрушенно покачал головой, поджал губы и минуты две молча пособолезновал, а может, и поосуждал меня. По том он вздохнул и аккуратно, я бы даже сказал, округло встал и пошел к двери. Уже открыв ее, вдруг вернулся, положил мне на плечо пухленькую, розовую, с чуть замет ными синенькими прожилками у запястья руку: — Ничего, ничего, голубчик. Ты сиди, отдыхай, а я — к Матвей Ильичу. Посоветуемся с ним, поразмыслим — все и уладится. 25