Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

НАША МУЗА — МУЗЫКА Мы любим музыку. Половина класса - меломаны. Самый музыкальный - застенчивый человек Славка Бернштейн. Он играет решительно на всём. У него аб­ солютный слух. Он берёт в зубы деревянную ручку и, преобразуя как-то полость рта, производит разные тоны. Он воспроизводит большие пьесы с первого прослушиванья. Мы его хвалим, а он застенчиво хмыкает в кулачок. Он живёт с фанатичной баптисткой-мамой, старо-обрядчески истовой, в бедности, в коммуналке, далеко - на Лиговке. Он говорит тихой скороговоркой, не смея долго утруждать своей речью. Поэтому он больше музицирует. А мы заво­ рожено слушаем. Потом он пойдёт в институт, на театральное отделение. Станет очень невидным художником. (Ле­ нинградские пейзажи вполне фондовского обличия). У него будет смена жён, многодетность, алиментщина. Милый Слава, где твой Бах на вставочке и нежное похмыкиванье в кулачок? Другой музикус - Юра Шабанов. Он баритональным басом поёт оперные арии. Кажется, он их знает все. За свои вокальные заслуги он потом попадёт в хор университета - весьма солидный ансамбль. Юра и видом своим - Тито Гобби или кто-то в этом роде. Плотный, крепкий, как из бронзы, с бычьей шеей и кудрявой овчиной на голове. Юра обычно благодушно улыбается на всё, но потом, вдруг, с резкостью кота Базилио начинает петушиться и страшно наступать на противника. И трудно понять почему. Кровь ударяет - сангвиник. «Сатана там правит бал ..., - гулко плывёт по бесконечным коридорам, - там правит бал, там правит бал...» Диковатый и упрямый Юра похож и на великого баса, и на советского тракториста. Он рисует под Шишкина и не любит «выпендриванья». Он игнорирует наш авангардистский ажиотаж, не нужны ему «Ночное кафе» и «Голу­ бые балерины»... Но этот Юра оказался талантлив. Он присмотрелся, обтесался, научился прекрасно рисовать и врос в совет­ скую графику своим крепким, энергичным рисунком. Пошёл по журналам, сел на советскую тему. Редакторы пач­ ками всучали ему Лениных, Крупских, Дзержинских. Юра послушно и качественно их рисовал. Получился из Юры мастер. И человек с двойным дном. Чтобы отдохнуть от революционной романтики, Юра писал дачные пейзажи, чудные, смелые, трепетные и очень красивые. Пылкий лирик сидел в этом теле Геракла. По бычьей шее шли нежные токи. Эти дивные пейзажи написав и даже не успев стяжать за то заслуженной любви и славы, Юра лет в 50 заболел и умер. Володя Мартяков. Очень маленького роста - жертва жадного ужа, лягушонок, зверь бесхвостый, проживает в СХШ. Лягушонком прозван за большие выпуклые глаза и шлепанье губами. Ну и за рост. Но Вова очень красив - смесь Лермонтова с Марчелло Мастрояни. Вова, конечно, гомерический бабник, ус­ пешный, самонадеянный, хвастливый. С пелёнок. А что делать человеку, если он красив, как Ален Делон? Неужто рисовать... Мы считаем Вову дешевым попрыгунчиком и постельным работником. Он таков и есть, и ему не до рисования... Но Вова - талант - Армстронг и Бени Гудмен! Джазист, как вы понимаете. Запоминает, аранжирует, артикули­ рует и выдаёт потоком. «Калифорнийский апельсин»? - Пожалуйста! «Мэкки-нож»? - пожалуйста. Вова - человек- оркестр. Поёт маэстро на всех языках, ни одного не зная. Володя умудрился к окончанию школы не знать толком латин­ ского алфавита. Он имитирует фонетику любого языка на уровне эстрадного аттракциона. Мартяков неистощим. Он придумывает небывалых зверей: «нубулусбу пикардийский», «тол-стопоп строн- циановый». Он их озвучивает. «Буб-булу! Буб-булу!» - тупо твердит нубулусбу. Толстопоп нежно попискивает и недужно подвывает... Джазист Мартяков в единственном числе. Мы все классики. Моцарт, Бах, Бетховен... В середине 50-х медлен­ но реабилитируют «формалистов»(!). Все чаще звучат Прокофьев, Шостакович и «буржуазные» Дебюсси и Равель. Мы внимательно вслушиваемся. Каждая новая симфония Шостаковича для нас событие. Специалист по русской классике - Боря Чистяков. Он знает последний акт «Евгения Онегина» с первой до последней ноты. Звучит и за Татьяну, и за Онегина, и за оркестр. «Позор! Тоска! О жалкий жребий мой!» —отчаянно подытоживает Борис-Онегин... «Та-та татата! Та-та татата!» —горестно взрывается Борис-оркестр и финально опадает всем туловищем до самой земли. 95