Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Володя встретил меня на вокзале. Был лютый мороз. Володя доставал мне до середины бедра. Но я к нему уже привык. Он к нам прикатывал, бодрый, веселый, расторопный. По-моему, был даже с шофером. Володя все-таки директор. И вот мы оказались в какой-то деревне. Это был Новгород. На улице стояли обычные деревенские дома. В доме был лютый холод, за который Володя извинился и указал, где дрова. Дал противопожарные инструкции. И по­ кинул меня. У него самого уже была квартира в центре города. А поначалу он жил тут - «по распределению» получил маленький домик. Домик был очень маленький, и мебели в нем не было. Но кровать была. За окном сильно посинело. И когда я заглянул в него, увидел темные дома-избы и несколько дымов из труб. Один из них коптил большую звезду. Месяц был совсем тонкий. Как остриженный ноготь, подумалось мне. Я думал раздеться, но понял, что это нереально, пока не затоплю. Затопить мне не удалось. И я плюнул на это дело. Остался в пальто, уповая на множество одеял на кро­ вати. На грязно-розовой стене была приделана маленькая книжная полка. На ней какая-то литература про тракторы и про питание. И один том Чехова. В нем «Драма на охоте» - самое большое произведение писателя, написанное в период между Чехонте и Чеховым. Лампочка была голая и яркая. Спать не хотелось от путешественного возбуждения и диковинности всего ок­ ружающего. В голове еще мелькнула опасность засыпания в мороз... И я взял томик Чехова и залез под одеяло. Я полежал, специально предоставив себе время на переживание приключения, на представление о холодных звездных мирах, что наваливаются на мой домик, и на гордость зато, что я такой самостоятельный мужчина. Затем стал читать. Там, наоборот, было лето. Это было замечательно. Мне сразу ужасно понравился этот роман. Я теперь его совершенно не помню. Фильм «Мой ласковый и не­ жный зверь», сделанный по нему, как-то с ним не соединяется. Но какие-то дивные описания природы драгоценными ностальгическими смальтами улеглись в меня на всю жизнь. Летний вечер, последнее солнце... Предгрозье и гроза... И верно, в позднейших переживаниях этих явлений природы всегда присутствовали молекулы «Драмы на охоте». Я читал, как некоторые читают детектив. Только и делая, что закутывая и подтыкая одеялами свое тело. Есть мне не хотелось, но пить захотелось, и я вылез из-под одеял с натугой и отвращением, на поиски воды. Вода могла быть только в сенях, но ее не было. Не могло быть, как я потом понял, мог быть только лед. Я вернулся из сеней, дрожа от холода. ... И тут меня охватила новая, еще более сильная дрожь. Из-под кровати торчали чьи-то ноги. «Володя кого-то зарезал!? - и мне ничего не сказал про это! Страшно, аж жуть!» Беру себя в руки и начинаю расследование преступления. Ноги оказались Володиными протезами. Если бы не отвлечение в «Драму», на страх хватило бы и секунды. А тут возврат к жизни произошел не сразу. «Драма на охоте» навеки соединилась с Новгородом. Я читал до утра. И в новой, уже утренней, заоконной мгле, я встал, поставил книгу на полку, погасил лампоч­ ку. От этого стало не так сине за окном. И я увидел две церкви вдали... Все-таки это был Новгород. Пошел... Пошел, ведомый нарастанием количества церквей, и вышел к Кремлю. Новгород для меня всегда останется символом чего-то благородного на Руси. Какого-то прохладного «беле­ ного» русского Ренессанса. Чего-то - о чем мечталось Тарковскому в фильме «Андрей Рублев». Грезятся далекие донашественные времена... И кажется даже, что на Руси когда-то было хорошо... Но это наши грезы и мифы! Но первая (и последняя) русская демократия каким-то образом отозвалась в этих простых белых церквях. Сначала был ров с замерзшей водой. Или без? И над ним - высокие красные башни. Башня Кукуй. Первая в жизни встреча со средневековьем. Хоть это и русская башня, но Вальтер Скотт сюда вполне подходит. И подходил Николай Лапшин (ленинградский художник, график). Он жил в Новгороде или просто был и писал его так же точно и умно, как он делал это всегда и всюду. Как это у Шопенгауэра? Забыл. Про то, что мир - ощущение... Чего я потом ни узнал о Новгороде - в моем Новгороде навсегда застряли Вальтер Скотт, Лапшин и, совер­ шенно не к месту, «Драма на охоте». Кремль я обошел со всех сторон. Подивился широкой ленте белого зимнего Волхова. Вода утекала куда-то, где уже нет ничего, где все кончается и торчит только вдали, последним постом русской цивилизации, Юрьев монастырь. Так, по крайней мере, мне кажется... А за Волховом церквей оказалось еще больше, и какая-то аркада... Торговые ряды... «Богатый гость» Садко... Новгород все ожидания превзошел! Большой, белый - вырос в душе и тут же обжился в ней. Щедро добавил русского самосознания. Реабилитировал несколько уже начинающую опротиве-вать родину. ...Дорога к Юрьеву монастырю оказалась совершенно прямой, утыкающейся в какую-то церковь (не помню названия). По дороге никто не ехал и не шел. Только я один. Вокруг - снега. Над головой - бирюзовое небо в клочках облаков, отороченных скуповатым солнцем. Тишина. Позади - «Драма на охоте», соблазненная дочь лесника, труп 75