Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

И так далее и тому подобное. Все эти фольклорные красоты широко известны. Упоминаю об этом лишь пото­ му, что к этой словесности обращались уже в таком нежном возрасте, в четвертом классе. Литература. Литература по тем неблагоустроенным временам представлена была скудно. Порнографическое наклонение получил в умах детишек, достигших вторичных половых признаков, Мопассан. Ходила по рукам зачитанная до вет­ хости книжка рассказов замечательного писателя. И все, пожалуй. Не то, что ныне... «Иконография». Фотографии, маленькие, нечеткие, заснятые какими-то дерзновенными любителями. Попадись они тогда - за­ судили бы их сурово. Карточки как-то попались на глаза нашей маленькой героической классной воспитательнице. Она устроила настоящее расследование. Были вызваны испуганные родители. Воспитательница метала молнии. Требовала преодо­ ления «чувства ложного товарищества» от нас. поименования зачинщиков акции. Родители краснели, запинались. Дознание провалилось. Паханы. Паханы были «переростками». Им в четвертом классе было лет по 15-16. Они были, как правило, детьми высокопоставленных партийных чиновников, настоящими преступными элементами, второ-годниками-мигрантами. «Замяв дело», папаши властной рукой переводили отпрысков в другие школы. Скитальцы всюду воцаряли террор и блатное просветительство. В нашем классе их было трое. Минимум трое. Они прибывали и убывали. Особенно колоритным был Спасенков. Мордатый, матерый зверь, ограбивший ларек, изнасиловавший пио­ нервожатую. Мой друг Боря знал его по своей школе. Наш класс стал для него новым наместничеством. Авторитет Спасен- кова был велик. Другой хулиган, Кудрявцев, находился на положении вельможи или ассистента. Третий, несудимый еще бе­ зобразник, двуличный приспособленец Соколов, прислуживал и лебезил во всю юркость своей подловатой натуры. Такова была наша власть и ее иерархия. Я возглавлял бессильную оппозицию. Мои соратники были запуганы и поддерживали меня негласно, кулуарно. Молчаливым, даже мрачноватым разложенцем был некто Антонов. Он терзался угрызениями совести. И од­ нажды исповедался мне. Дела его были ужасны. Он рассказывал о своем участии в великовозрастных уличных изнасилованьях. В их кодле был и омерзительный бодряк Соколов. Он ни в чем не сомневался. Он пытался посягать на свою маленькую сестренку. Соколов омерзительно прилипал ко мне, приходил без спроса к нам домой «делать уроки». Лебезил, прикиды­ вался перед моими родителями пай-мальчиком. Он пользовался тем, что я не смел, не умел и не хотел рассказывать родителям о том, что представлял собой наш класс. Румяный и белокожий толстяк Панов был причастен гомосексуальной аномалии. Об утехах такого рода рас­ сказывал еще один «носитель» наших классных мерзостей, Комиссаренко. Все виды пороков человеческих были обильно представлены в нашем классе. Четыре года проходил я эту гаванскую школу жизни. Особенно неуютно в этой структуре чувствовали себя три мальчика-еврея. Похабщина и жестокость отягоща­ лись добротным советским антисемитизмом. Фишмана, худенького, бессловесного, мучили почем зря. Я уже описал манипуляции, с ним производимые. Швайнштейн, чернявый, розовый, крайне еврейской внешности мальчик, был для Спасенкова моделью для ужасного медицинского опыта. Верзила захватывал могучей рукой его лилейное горло и нажимал на сонную артерию. Подопытный терял сознание, засыпал. Властительный злодей пробуждал его к сознанию пощечинами. РОЗА ЛЮБВИ Итак, школьная жизнь была кошмарной. Мое половое созревание сопровождалось и будоражилось гадким информационным потоком. Детская любовь к дворовой девочке Тамаре цвела над навозной кучей. Я смутно ощущал, что отношения между мужчиной и женщиной нормальны и могут быть даже прекрасны. Что факты этой пугающей реальности хулигански, злокачественно искажены. Что все так и не так. Внутри я был чист. Я писал поэтические письма своей возлюбленной. Рвал и зарывал их в землю. Но ужасно волновался и изнывал ог своей неосознанной сексуальности. Однажды Комиссаренко с мерзкими ужимками стал рассказывать о своей половой близости с моей любимой... Врал, я полагаю. Я остервенел от ярости. Я долго избивал его, повергнув наземь. 49