Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

ПРОГУЛКА Мы добрались до трамвайного кольца. К маленькому сердцу пустыря собирался пучок сократительных тропинок. В золотую тишину этого места уже бежал лязгающий трамвай. Собака предусмотрительно ушла в лопухи. (Она лежала между рельсами, приютившись, в паузе редкого расписания). Мы стояли в центре полукруга, по которому двигался угомонившийся трамвай. Пыль­ ная кинолента окон наливалась вечерним солнцем. К концу разворота окна бледнели, и трамвай останавливался, восстанавливая тишину. Возникшая за время ожидания связь с морем лопухов сразу же оборвалась, и надо было идти садиться. Поднимаясь по ступеням, Борис задел камышовым букетом за поручни. Коричневый баллончик выбросил стайку пушинок. Они стали растерянно разлетаться, проявляя незримую жизнь воздуха. Трамвай вдруг дернулся, и мы ударились задами о скамейку, ощутив рубленый холодок ее лакированных реек. В трамвае было пусто. Мы остались на задней площадке, ностальгически обернувшись назад, в мир, где нам было так хорошо. Море лопухов стало медленно удаляющимся берегом. Трамвай набрал скорость, вильнул на повороте, и про­ гулка осталась позади, и вот уже укладывалась в «долгий ящик» прошлого, поблескивая своими избранными момен- Вспоминался акробатический водопой из щелевидного ручья: вода была далеко, и у Бориса свалилась с го­ ловы кепка. Затем мы долго валялись в ароматной полыни над насыпью... Расцветала единственная звезда в еще светлом небе. Верно, Юпитер. Может быть, Венера. Месяц был тонок, как на восточных миниатюрах. Борис читал Хлебникова. Холодало. Сырело. На станции «заправившиеся» у нас на глазах рабочие равномерно балдели, таская скобами вороненые шпалы. Пустая бутылка грациозно возвышалась над их чумазой поленницей. Все это уже начинало отдавать тоскли­ вым холодком невозвратности. Трамвай летел во всю прыть. Город разворачивал панораму своих окраинных захолустий. Лужи затягивались новорожденным ледком. Сол­ нце утрачивало, старея на глазах, трезвое сияние дневных часов. Днем свет его раздевал неприглядные окраины, беспощадно регистрируя гниль и мразь, полусгнившие ватники, истрепанные автопокрышки, пружины взорванных матрацев. Все в соответствии с правилами какого-то вызывающего парада. Вечернее же солнце хмелело, добрело, наливалось пунцовым соком и вступало в тысячу переговоров со всей этой ветошью, одаряя ее какой-то светозарной значительностью. Таковы драгоценные фактуры рембрандтовских полотен, где выступающие из сумрака предметы словно со­ тканы из мерцающих самоцветов. Трамвай наш летел с возвышенной земли села Рыбацкого прямо в лицо закату. Рельсы плавной дугой опадали в направлении низинного Ленинграда. Западная сторона неба помрачнела и наполнилась октябрьским холодным маревом. И дома, и деревья растворялись в этом дымном настое. В нем теперь одиноко горел винно-красный диск солнца. На него уже можно было спокойно смотреть - вся его слепящая яркость исчезла. Все это было так славно... Так хорошо. И даже эти ядовито-рыжие дымы химзавода на другом берегу реки... И эти рельсы, бегущие куда надо. Во всем была тревожная радость юности и всеохватывающая, греющая душу ат­ мосфера дружбы. Холодный запах кожаной куртки Бориса казался родным. Мы ехали к Боре домой, мы устали и подмерзли. И мне уже хотелось туда, в Соловьевский переулок, к послед­ ним алым зайчикам на стене «папиной» комнаты. Я уже не раз любовался ими, сидя в гостях у радушного «папы Васи». Так и вышло. Зайчики еле заметно догорали на бежевой стене. Папа Вася, с любимым котом на коленях, уто­ пал в своем бесхребетном мягчайшем диване, в легком полумраке, подогретом пахучим печным теплом. После всего сырого и холодного, что сопровождало нашу прогулку, после гремучего трамвая так приятно было подсесть к приветливому Василию Адриановичу и вместе с ним глубоко утонуть в диванной уступчивости, погрузить еще холодную руку в сибирские меха Мики. Кот, в ответ на прикосновение, отзывчиво и неизменно мур­ лыкал. Папа зажег спичку и запалил свою трубку, добавив воздуху комнаты новые чудные запахи. И я вдруг понял, что это счастье, и даже произнес про себя - с ч а с т ь е . Даже в том, как привычно прятал Борис свою мужественную любовь к отцу за скучающей миной, было счастье. 41