Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Керосинка - так керосинка, электричка так электричка. «Дождь», «Салют», «Свекровь», «Одуванчик»...Так, словно бы мир у нее заказчик импровизаций. А то и лицедей. В одном стихотворении говорит лампа («Лампа»), в другом - фонтан («Речь фонтана к реке»). Персоналии ее сборников, или можно сказать, предметный указатель, - необъятны. А - «Абажур», Б - «Бук­ сир», Г - «Гора», Д - «Дождь»,...К - «Костер»...Ч - «Часы». ..Э - «Электричка» и т.д. - на весь алфавит. Названия стихотворений. Про что бы ни было, а все, как это у них, у поэтов, принято - про себя. А как же иначе? Но есть поэты обиженные, питающиеся горечью, сами проводящие «полосу отчуждения» от мира. (Ну, раз он такой!). У Нонны нет поэтического мазохизма и жалобы. Больно - так больно, сладко - так сладко. Время в нее... Входит не былью, не далью - Шорохом входит, огнем, Неутолимой печалью, сладким сердечным нытьем. У Нонны как-то не разграничены четко вражда и приятие. Все равно... «Светлых мыслей легкий ворох»... («Автопортрет»), Как бы ни было в жизни плохо, подло, сорно. Вот это и есть, наверное, так называемая философская лирика. Есть у Слепаковой в стихах и социальная философия. И не ахти какая своеобычная. Вместе со всеми она, «шестидесятница», копила гнев на несвободу и бес­ человечность советской цивилизации и вместе со своим поколением-племенем не приняла криминальную свободу и социальную брошенность эпохи реформ. Причем - замечательное дело! - в стихах у поэта Слепаковой вся эта «политика» интереснее, крупнее, умнее, чем у нее же - участницы «кухонной» дискуссии. На кухне я с ней безнадежно спорил, а в книге мне легко принять ее реакцию на все социально-политические ассортименты, которыми нас всех кормит переходная эпоха. Потому что - поэзия. Потому что волна - звук сердца, а не голос самодеятельного политолога... И ведь так - все. Во всем. И если гнев, то гнев мужества, а не бессилия. Настоящий поэт всегда стоик. И что для меня самое непонятное и трогательное, что вся эта «философия» не только поэтична по самому этому слепаков- скому умственно-сердечному преломлению, но и каким-то образом женственна. В чем дело - не знаю. Впрочем, она то такая, то иная - женщина ведь. И все-таки так едина и так всевозрастно молода. Вот выросла в умную и чуткую девочку и начала от боли и сладости писать стихи, да такой и осталась. Я не умею разделить Слепакову на периоды и не хочу. Недаром в последнем сборнике стихи хронологически перетасованы. Я сталкивался с Нонной Слепаковой и Львом Мочаловым двадцать лет способом довольно редких навещаний (иногда, летом - частых), и всегда в ней были одни и те же доли: «доброй души», поэта-мыслителя, «злюки», женщины. Домашней хозяйки я в ней что-то не наблюдал. Хозяйкой за столом был Лева. Лев Всеволодович, если офици­ ально. Может быть потому, что ему не надо было все время курить. Он вообще не курит. Впрочем, Лева говорит, что Нонна от хозяйства не отлынивала. (Соседний, дружественный, супружественный поэту Слепаковой поэт и крупнейший искусствовед Мочалов - это целая книга, и ее тоже надо писать...Боже! Дай сил и времени). Я клоню к тому, что Нонна, при всем своем богатстве и разбросе, цельный человек, вечная девочка-перерос­ ток. Такой и умерла. И вот теперь, когда вышла первая посмертная и такая большая книга, видно, как много в поэзии Нонны Сле­ паковой «отозвалось». И уже видится ее место в русской поэзии XX века. И оно, за эту ее «отзывчивость», и за поэ­ тическую силу и мастерство - большое место, серьезное. Разберут еще рост мастерства, силу точности употребления форм стихосложения. Я этому не научен. Для меня она едина. И все двадцать лет знакомства всегда была такой, какая есть. С телом у нее делалось, что полагается по всем этим непростительным и неприятным для женщины законам жизни: полнело, старело, болело. Завелась в нем вдруг погибель верная. Все было. А Нонне до самых последних месяцев погибания все как бы и ничего... Много в ней жизни было. Кажись, если б что-то полегче в организме завелось, одолела бы, выжила бы. Всю жизнь в ней боль и досада дружили с радостью и благодарностью. Но тут уж Судьба. И разговора нет. 1999 423