Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Я не близкий человек и туда, в близость, не лезу. Но и я видел, что она не только любила любить, но и враж­ довать, фраппировать, оспаривать. Ей всю жизнь что-то наступало на больное место - на ее любви, уюты, зоны охранения: страна, экономика, бюрократия, тупость, грубость. И она огрызалась —вслух и про себя. Сердилась. Ей противна любая власть: советс­ кая - потому что «совковая», дурацкая; демократическая - потому что «демковая», подлая, хамская, жестокая. Она и не хотела куда-то там подниматься и абстрагироваться, чтобы прощать и свободно бестрепетно взирать. Не собиралась она быть мудрой. И свободной от гнева. И все же была мудрой в своих стихах, так терпко настоянных на любви, на близлежащем любимом, на го­ рестно неслиянном, на постоянной молодой борьбе с отчуждением, оборудованным не только реалиями страны, порядками, но и самой вечностью, вечной драмой убывания, старения, метафизического одиночества. Так и умерла она, любя и воюя с непобедимым. ...Чувствую, что «мудрость»-то утонула в захлебах последнего абзаца. А вот в том она - что Нонна твердо знает зону своей обороны, то, про что умеет, на чем стоит. И никто у нее ни пяди не возьмет. Чем берут? Всегда одним —соблазнами. Скажем, ты поднатужился, чтоб поярче, повыше, посовременней, и тебе за то - получше, побогаче, пославней. Заметят. «Раскрутят»... Соблазны не такие уж грубые - не только игрунов да пустоцветов брали ими. Мудрость Слепаковой в ее полной несговорчивости ни с чем, кроме себя самой и своей любви - ни с «совками», ни с «демками», ни с «постмодернистами». Да и переговоров нет. Попробуй такую девочку уговори! С таким дурным характером. - Кто он тебе, брат, помнится, троюродный? - Да и не брат, а как брат - такой же злой, нахрапистый, противный, как я, - говорит Нонна. (Злой и нахрапис­ тый, скажем в скобках, помогал Нонне последние раковые месяцы не то жить, не то «дожить» до смерти). Поэзия «злой» Нонны тоже помогает жить в чуме любых времен. А на Земле всегда чума, пока та ласка, та сестринская жалость и любовная наблюдательность, которая живет в вечной девочке Нонне, не будет играть какой-то существенной роли в делах людей и правительств. И вот взрослая уже Нонна, матерый мастер-поэт, то застенчиво прячет, то громко публикует эту сердечную ласку и жалость. В ее стихах нет «общих мест». Все по делу, по сердеч­ ному делу - вплотную к жизни, без игры. Про нее даже смешно такое говорить. Кажется, ее бы вырвало, если бы она сделала специально что-нибудь для красоты или для модного уродства. Она писала и нечто притчевое, легендное, басенное, но всегда для того, чтобы вставить туда эту неуютную девочку с Петроградской, всегда говорящую свою собственную правду. Уж в десятку больших ленинградских поэтов Нонна попадала и при жизни. Я, впрочем, не знаю местного табеля о рангах. Она попадала в число тех, кто знает, что поэта время оценивает не по их замаху и захвату, а по той плотности, которая есть в их «поэтической массе» - от поролона до висмута - по емкости, по весу. По привлечению «любви пространства», словом. И вот обязательно, я считаю, будет очевидно (как и сейчас, впрочем), что Слепакова - в сумме, в деталях, в разрезе и молекуле - сделана из очень хорошего, именно слепаковского материала, у кого бы она не училась в свое время: у Семенова ли, у Пушкина ли, или Некрасова... Даже темы свои, ноннинские - абажурные, керосиновые, старосоветско-праздничные, и всякие тому подобные... И всегда взятие под крыло, под перо, чтоб не ушло даром, без следа, любви и памяти нечто дорогое, трепе­ тавшее. Нонна борется с потемками времен, с безразборным наслоением и вышвыриванием. За свое, за наше общее подворье, за ту сцену, которую выстроило нашему поколению время (как павильон в киностудии), где мы все ходили в школу, любили, жадничали, меняли марки, бегали в кино и филармонию. Где мы пили первые водки и портвейны, и потом разбирали пальто в темноте, в тесноте коммуналок. С гвоздиков на двери... Это про нас - будь мы мальчики или девочки, парни, девушки, студенты, аспиранты и т.д. и, наконец, старею­ щие бабоньки и мужички. Она за нас, переходя на сленг наших лет, «мазу держит», за «огольцов», «пацанов» и всех «корешей» и, наконец, за старперов-шестидесятников (уже без кавычек). Почвенные темы, земные городские - не весь мир Слепаковой, но почва, замес, состав... Отсюда растет и ветвится дерево. Чтобы написать старые башмаки как драму, нужно быть Ван-Гогом. Чтобы сделать из примуса в коммуналке поэзию, надо быть Нонной Слепаковой. А отсюда, уж в силу расширения ума и сердца, пути и в историю времен Павла, и в пещеру Иеронима со львом, и даже в переводы Пушкина с французского. 421