Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ АЛЕКСАНДРЕ МЕНЕ Кто убил Александра Меня - неизвестно. Но ясно лишь, что его убила жуткая гидра ненависти, которой он всей свой жизнью не давал покоя. Ненависть стремится к равенству в низости - не только сияние, но и тихий свет праведности и любви ей претит. Александр Владимирович Мень был человеком церкви, но он был и вполне светским человеком. И в том, и в ином качестве он служил Богу и людям на поприщах нашего страшного мира. О его эрудиции, о том многообразном мире, где он был знатоком, умным собеседником и побудителем добра, много уже сказано и написано. Это был интеллигентный священник. К нему многие тянулись, искали его общества. Возникала даже, как мне кажется, некая... толчея, утомительная для него. Но ему все было по силам. Православный еврей Александр Мень был дорог и русским, и евреям. Мое знакомство с отцом Александром не было глубоким, и значительным оно было, разумеется, только для меня. И я взялся писать воспоминания о нем лишь потому, что судьба сделала меня свидетелем его жизни при не­ обычных обстоятельствах, позволивших увидеть этого замечательного человека с такой стороны, о которой мне не доводилось читать. Я попал в число его знакомых случайно, в Коктебеле, так сказать, «на отдыхе». Просто однажды увидел его во дворе дачного комнатно-пристроечного «предприятия» в советских синих сатиновых трусах и сетчатой бобочке, или в чем-то подобном, во что и сам был облачен. Черные густые волосы и такая же борода, кажется, с легкой сединой (1979 год), и такие выразительные глаза, в которые и смотреть трудно, и оторваться нельзя. Да, глаза совершенно необыкновенные... Полноватый. Загорелый. «Такого, - подумал я, - никогда не забудешь». А кто такой - не понять... Какой-то кудесник. Материализовался вдруг, вышел из пролома во времени. Вавилонянин? Жрец ассирийский? Персеполь... Пальмира... Иордан... Новый знакомый оказался действительно человеком необычной профессии. С ним были еще двое, он и она, молодожены Юра и Ира (?). Они, видно, сговорились еще в Москве и посели­ лись в одном подворье. Как-то специально знакомиться мы не стали. Соединил нас стол для еды на свежем воздухе, увитый виногра­ дом, соломенные кресла и бытовые дворовые встречи. Мы были вдвоем с женой. Кудесник смотрел на нас ласково, так, как в нашем обществе при встречах смотреть не принято. При построении «нового человека» не до ласковости. Все мы как-то стыдились нашей общей принижен­ ности и гражданской робости, если не сказать трусости... А если уж улыбнуться, да еще заговорить свободно, десять раз полагалось оглянуться, пощупать человека, постепенно усложняя разговор. Опознавательные знаки выставить: заметил - «свой», тогда уж и говори, и улыбайся. Но лучше на свежем воздухе. Вот уж воздуха там было сколько угодно. В первые дни я мало что узнал о необыкновенном дачнике. А молодые мне показались даже несколько высо­ комерными. Но хозяйка как-то сказала, что он «поп», и это меня, разумеется, заинтересовало. Александр Владимирович, живший обычно сверхнапряженной жизнью, приехал в Коктебель немного отдох­ нуть и по возможности спрятаться от праздных знакомых. На пляж не ходил. Сидел в тени виноградной. Разгова­ ривал с молодыми друзьями. Мы тоже были доброжелательно вовлечены в эти мирные разговоры за табльдотом. Попивали порой и портвейн. Отец Александр был почти моим ровесником (чуть старше). Я о нем до тех пор ничего не знал. И он для меня не был никаким «святым отцом», а просто милым, обаятельным, интеллигентным собеседником, в майке и шортах. С некоторой настороженностью следили за развитием нашего знакомства охранявшие покой своего духовного отца Юра и Ира. Говорили больше о литературе - о Кузмине, Гумилеве, Мережковском, Леонтьеве, Набокове. О некоторых из них отец Александр знал много больше меня. А Леонтьев ко мне по диссидентским каналам к тому времени и вооб­ ще еще не поступил. Набокова Александр Владимирович ценил как стилиста, но духовно не принимал. С Бердяевым, будучи служителем церкви, во многом не соглашался, но ставил очень высоко. Всплывали в разговорах и Николай Федоров, и Павел Флоренский... А как же иначе? Я этих корифеев русской культуры ухватывал урывками, что уж доставалось. Александр Владимирович знал всех основательно. Это чувствовалось. Хотя какая-то душевная грация ограждала его от обнаружения своих преимуществ и глубокой осведомленности. Впоследствии я видел его замеча­ тельную библиотеку, мощно оснащенную томами мировой философии. Как-то мы засиделись с ним вдвоем поздно вечером. Все ушли спать, а мы проговорили много часов кряду. Уж такое возникло настроение. Говорил в основном он. Говорил о Боге. Я лишь поделился своими мучительными бого­ искательскими сомнениями, и тем, видно, вызвал его на разговор. Наверное, он почувствовал серьезность моего со­ стояния. Это состояние в основном укладывалось в теологический термин «деизм», всебожие, некая языческая фаза 417