Ковалев, Н. Н. В продолжение любви : [книга воспоминаний в стихах и прозе] / Николай Ковалев ; [предисл. Владимира Семенова]. - Мурманск : Бенефис-О, 2009. - 463 с. : ил., портр.

Альбину мы знаем неотчетливо. В основном, по мирным очередям-посиделкам в день автолавки на травяных обочинах. Мужики прятались от солнца в тени единственной, с каждым годом возрастающей березки. Больше лист­ вы - больше тени. Больше тени - больше укрывающихся в тени. Сейчас это уже человек десять. Эти замечательные ожидания - наша большая междеревенская конференция. Уверен, что многие поселяне видят друг друга только в это время. Это клуб на свежем воздухе. Прямая, в силу перспективы похожая по форме на лежащую Эйфелеву башню, дорога спускается с горы и упирается своей лежащей верхушкой в гайлишскую лесную гору. Оттуда придет автобус, привезет продукты. Авто­ бус обычно опаздывает. По пути много торговых стоянок. Наяуты и Вевери, деревни vis а vis, лежат на траве, разговаривают и курят. Вот тут и вспыхивает остроконеч­ ный и ядовитый русский мат (фонограмму не привожу). И слова побезобидней: как даст по морде, курвы, говно, сука, дурак. И безобидные: ладно, куда там, расписание, сама знаю. И тому подобное. Они инкрустируют поток незнакомой речи, Собачки, стекшиеся вслед хозяевам со всех хуторов, дружески общаются и играют. Вдалеке ходит аист. На проводах черными штришками - ласточки. Привозят хлеб, печенье, масло, сгущенку, консервы, пиво. Водку не привозят. Да и зачем? Ее старший брат, самогон, дешевле и авторитетней. Мы молчим в этом иноязычном окружении. Тихо отдавливаем локти о землю. Иногда кто-нибудь из иностранцев сочувственно, восстанавливая демографическое равновесие, обращается к нам на хорошем деревенском русском языке. - Что за порода такая? Охотничья? Джим любовно разговаривает со всеми собачками быстро виляющей култышкой и дружеским передергива­ нием всего тела. - Охотничья. Да мы не охотимся... Что вы... Появляются какие-то милые или красивые прибалтийские белокожие девушки. Племянницы, внучки. Из го­ родов и городков. Заседания автолавочного клуба два раза в неделю - из года в год. Из года в год кого-то не досчитываемся. Пустеют хутора, вымирают. МЮНХГАУЗЕН СТАС Стас - мой «драуг». Друг - по-русски. - Коля, моб твою ять! - Орет Стас за полкилометра от нашего дома. - Драуг! Спотыкаясь о пахотные борозды, тридцатилетний мужчина красно-бурого цвета с голубыми глазами но­ ворожденного, направляется ко мне. Он пьян и попорчен лежанием на дороге - в мусоринах и семенах. Он вообще неопрятен. Латгалы носят на себе, многие латгалы, особенно мужики, нечто помоечное, не стираемое вообще. Брюки, ватники,рубахи. - Дядя Коля, млядь! Это я, извини, - навестить драуга. Закурить нету? - Сейчас, Стас не падай... Принесу. И я несу пачку «Примы». Мы везем их из Питера, где табак дешевле, специально для угощения, «Приму» и «Балтику». Стас - врун, сочинитель, Хлестаков, Мюнхгаузен. Он и на Кубе служил. И был летчиком-истребителем. Он окончил католический колледж в Риме. Он богат, у него черная «Волга». - А что-то я ее у тебя не видел, Стас. Ты же на мотоцикле. Где она? - Она у меня в кустах спрятана... Стас, при более низком градусе, появляется на грязном мотороллере. Виляет. Вырубает газ. Падает. - Коля, моб твою... - орет Стас издали или дубасит в гулкую дверь. Дом дрожит. Стас курит дареные си­ гареты. Иногда чуть протрезвляется. Я его никогда не пою. Греха боюсь - тюкнется где-нибудь... Впрочем, он не столько протрезвляется, сколько сосредотачивается на идеях и легендах, чтобы мне их преподнести. Иногда это революционное освобождение Латвии из-под нашего русского ига. - Извини, дядьколь, но скоро мы Вас отсюда - муяк... Я соглашаюсь на возрождение Латвии. И к «муяку» готов. Я выше личного, великодержавного счастья. Стае иногда вдруг сильно умиляется на меня, что я такой неестественно хороший. Не ворую. Не жулик. Все русские жулики (и это, увы, почти правда). «Жулик» у латгалов заменяет слово «вор». - А Донька считает, дядколь, что ты жид. - Да нет, вроде... - говорю я. 408